Брат моего парня (СИ) - Вашингтон Виктория Washincton

Я встала, поправила волосы, взяла рюкзак.

Телефон снова загорелся.

На экране — короткое сообщение.

От Коула.

«Выходи через три минуты. Не задерживайся.»

Ни уточнения. Ни вопроса. Ни намёка, что у меня может быть своё мнение.

И всё же я взяла рюкзак и пошла к двери, чувствуя, как внутри медленно поднимается то самое чувство, которое я стараюсь не называть.

Потому что сегодня начинается то, чего я пытаюсь избегать. А избежать — не получится.

Дверь общежития закрылась за мной мягким щелчком, и холодный воздух ударил в лицо. Утро было серым — почти стёртым, будто не решившим, хочет ли оно быть солнечным или спрятаться обратно под одеяло туч.

Я подняла глаза — и увидела его.

Машина Коула стояла чуть в стороне, словно намеренно — не на привычных местах, не ближе всех, а так, чтобы я сама подошла к нему. Глянцевый корпус отражал мокрый асфальт. Лёгкий пар шёл из выхлопа.

Коул стоял с другой стороны машины, опершись плечом о дверцу. Тёмная куртка угадывалась под ранним светом, руки в карманах, подбородок чуть приподнят.

И всё же, когда я подошла ближе, в его взгляде мелькнуло что-то, что он успел спрятать раньше, чем я успела понять.

— Ровно три минуты, — сказал он. Голос низкий, спокойный, ровный. — Не думал, что у тебя получится.

— Разочарован? — спросила я, чувствуя, как плечи сами собой выпрямились.

— Скорее удивлён, — ответил он. — Ты редко слушаешься, когда я что-то говорю.

— Потому что ты обычно приказываешь, а не говоришь, — парировала я.

Коул чуть наклонил голову, будто признавая точность попадания. Он молча открыл пассажирскую дверь.

— Садись.

Тон не допускал возражений, но всё же дал возможность их иметь. Это и бесило, и… странно успокаивало.

Я села. Дверь мягко закрылась, отсекла внешний шум. В салоне пахло кожей и чем-то тёплым, пряным — запах, который почему-то хотелось вдохнуть глубже, чем нужно. Коул сел рядом, пристегнулся и, не включая музыку, вывел машину на дорогу.

Несколько секунд — тишина. Не неловкая. Скорее — слишком насыщенная.

— Ты зла на него, — сказал Коул, не глядя на меня. — На то, что он не сказал тебе раньше. И что тебе теперь приходится ехать со мной.

Я вздрогнула едва заметно.

— Я не обязана рассказывать тебе о своих эмоциях.

— Ты и так всё рассказываешь, — заметил Коул без издёвки. — Твоё лицо делает это лучше тебя.

— Прекрати анализировать меня.

Он слегка прищурился, но привыкать к его вниманию всё равно было невозможно.

— Ты думаешь, я делаю это ради удовольствия? — спросил он. — Нет. Я делаю это, чтобы понимать, когда нужно вмешаться.

— Вмешаться? — я повернулась к нему. — В мою жизнь?

— В последствия, — уточнил он. — Которые, как правило, наступают слишком быстро.

Я отвела взгляд к окну. Пейзаж мелькал серыми полосами, влажные ветви деревьев тянулись вверх, будто просили света.

— Я сама справляюсь.

— Я знаю, — произнёс Коул. — Но иногда ты выбираешь самый длинный и самый опасный путь только потому, что боишься, что кто-то подумает, будто ты слабее, чем есть. Это упрямство неплохое. Но упрямство тоже ломает.

Я почувствовала, как по спине медленно проходит холодная волна.

Иногда он говорил так, будто видел меня насквозь. Даже там, где я сама избегала заглядывать.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

Он повернул голову. Его взгляд был слишком прямой.

— Я знаю, как ты выдыхаешь, когда устаёшь. Я знаю, когда ты врёшь, что всё в порядке. Я знаю, что ты ненавидишь, когда на тебя давят, но иногда тебе это нужно, чтобы перестать сражаться с пустотой. И ещё знаю, — его голос стал чуть тише, — что ты терпеть не можешь, когда тебя ставят перед фактом. Поэтому я пришёл вчера. Предупредить, что тебя ждет и, что отказаться ты не сможешь.

Сердце дрогнуло.

Я смотрела вперёд, боясь, что если повернусь — он увидит слишком многое.

— Я согласилась только потому что Кай просил.

— Кай просил, — повторил Коул, будто примеряя слова. — И ты согласилась, потому что не хочешь причинять ему боль. Или потому что боишься показаться ему сложной.

Эти слова ударили в то место, которое я тщательно прикрывала.

— Хватит, — попросила я тихо.

— Если бы ты хотела, чтобы я молчал, — сказал он спокойно, — ты бы не села в мою машину.

Я резко повернула голову.

— У меня не было выбора.

Он улыбнулся так, что по коже прошёл ток. Коротко. Слишком знакомо. Немного хищно.

— У тебя всегда есть выбор, Рэн. Просто иногда ты не хочешь его признать.

Мы ехали дальше, и дорога становилась свободнее. За городом асфальт блестел свежими разводами, небо чуть прояснялось.

— Тебе страшно? — вдруг спросил он.

— Нет, — ответила слишком быстро.

— Врёшь.

— Я не боюсь твоей семьи.

— Ты боишься не их, — тихо сказал он. — Ты боишься того, что они заставят тебя увидеть, что вы с Каем живёте в разных мирах. И что он… — Коул на секунду замолчал, словно решая, стоит ли говорить это. — Не держит тебя так крепко, как ты держишься за него.

Эти слова были как толчок под рёбра.

— Почему ты это говоришь? — спросила, сжав губы.

Он развернул машину на развязке, не отводя взгляда от дороги.

— Потому что лучше услышать правду от меня, чем в лицо от моей матери.

Я проглотила дыхание.

— Значит, всё настолько серьёзно?

— Более чем, — признался Коул.

Машина плавно сбросила скорость. До въезда на турбазу оставалось несколько минут.

И вдруг — тишина между нами стала почти осязаемой.

— Рэн, — произнёс он медленно. — Каким бы ни был этот день… держись ближе. Не к Каю. Ко мне.

Сердце остановилось.

— Что? Зачем?

Он взглянул на меня — спокойно, уверенно, так, будто говорил не просьбу, а констатацию.

— Потому что я единственный, кто понимает, во что ты входишь. И единственный, кто не даст им сделать из тебя то, чего ты не хочешь.

Я открыла рот, чтобы ответить.

Но в этот момент впереди показались ворота турбазы — деревянные, массивные, украшенные резьбой.

Коул снова посмотрел вперёд.

— Соберись, — сказал он тихо. — И не показывай страх. Никому.

И машина плавно въехала на территорию.

19

Дорога к турбазе шла через сосны — высокие, ровные. Их стволы отражались в стекле чёрными линиями, будто рисовали предупреждение, которое я ещё не понимала.

Машина плавно въехала на территорию. Ровные дорожки, аккуратные домики, стеклянный банкетный павильон в центре — всё выглядело идеально.

Коул припарковал машину у главного здания, заглушил мотор и посмотрел на меня так, будто проверял готовность перед прыжком в пустоту.

— Глубоко вдохни, — сказал он тихо. — И не пытайся понравиться им.

— Спасибо за совет, — выдохнула я, — учитывая, что я, похоже, тут лишняя.

Он чуть дернул подбородком, будто хотел что-то добавить, но открыл дверь первым и вышел. Я последовала за ним.

Во дворе уже стояли люди — пару мужчин в дорогих пальто, и дне женщины в идеально подобранной одежде и шарфах, разговаривающие негромко, но с той характерной манерностью, которой обладают только те, кто никогда не задумывался о цене вещей вокруг.

Среди них — родители Кая. Его мать заметить было невозможно — высокая, статная, с идеальной осанкой и ледяным профилем, который мог бы стать логотипом элитного бутика. Его отец — сдержанный, сухой, будто выточенный из того же материала, что и домики вокруг.

Они разговаривали с парой Томсенов — друзей семьи, судя по тому, как тепло они обменивались приветствиями. Пару раз я видела о них статьи с фото, поэтому узнала безошибочно. Тут были родители семейства и их сын.

И тут их взгляды упали на нас. Сначала — на Коула. Потом — на меня.

Одна секунда. Вторая. И я увидела всё.

Улыбки у них остались прежними, но глаза — нет. Едва заметное расширение взгляда. Микропауза между вдохом и выдохом. Небольшой, почти невидимый перекос угла губ у матери Кая.