На твоей орбите - Эшли Шумахер

Например, она постоянно угрожает помыть мне рот с мылом.

Во-вторых, это напоминает мне о жизни «до», где самые ужасные ругательства стали такими привычными, что до сих пор мерещатся мне из-за закрытых дверей.

Но, черт возьми, почему-то мне сейчас больнее, чем после случившегося на поле.

И, черт возьми, как же мне стыдно, что я врезался в забор, словно какой-то мультяшный пес, гоняющийся за кошкой, да еще и на глазах у Новы Эванс.

– Прости! – Она бросается ко мне. – Господи, прости, пожалуйста. Я… я слышала, что случилось. Из окна доносилось и…

Кажется, она продолжает говорить, но я перестаю слышать, потому что ее руки внезапно обнимают мою голову. Она пробегает пальцами по моим волосам, словно ищет шишку.

Когда она дотрагивается до меня, все вокруг исчезает. Не так, как было в детстве. Наверное, между нами всегда что-то существовало, но такая… тяга – в новинку.

Бо́льшую часть жизни «после» я работал над физической близостью: учился не только ее терпеть (долгое время только так и получалось), но и наслаждаться ею, наслаждаться связью с другими людьми.

Мне все еще тяжело. Меня, конечно, не напрягает, когда Эбигейл берет меня за руку, или целует в губы, или гладит по груди. Но с тех пор, как наши отношения встали на рельсы без возможности их остановить, я не сказать чтобы в восторге от ее прикосновений. Каждый раз я внутренне съеживаюсь, словно трачу свою с трудом обретенную способность терпеть физический контакт на что-то, на что не стоило бы.

Но с Новой все не так.

Совсем не так.

То, что происходит у меня внутри, когда ее пальцы касаются моего лица, затылка, лба, похоже на содрогание. Как нервный тик, только приятный, словно мое тело ушло в режим овердрайва, пытаясь осознать ощущения от прикосновений ее пальцев.

– Я в порядке, – умудряюсь сказать я без дрожи в голосе. – Мелочи это. Что на поле было.

– Медиков позвали, – невероятно тихо произносит Нова.

Я понимаю, что она напугана. Из-за меня. Ее беспокойство не должно вызывать такого счастья. Но я счастлив. Счастлив, когда вижу зеленый отблеск от света фонарей в ее глазах, кудряшку волос, заправленную за ухо. Счастлив быть рядом с ней.

Начинаю понимать, почему мотыльки летят на огонь.

– Их всегда зовут, – говорю я ей. – Это их обязанность. Такое постоянно случается. Я в порядке.

– «Такое постоянно случается»?

– В смысле…

Словно разозлившись, Нова говорит:

– Если такое постоянно случается, зачем ты вообще играешь? Ты обязан?

Ее ладонь все еще греет мою щеку и с каждой секундой становится горячее.

– Я даже не знала, что ты хотел играть в футбол, – продолжает она. – В детстве ты спортом не интересовался.

– И я не знал, – говорю я. – Пока сюда не переехал. Даже не знал, что была такая опция, но я попробовал, и у меня стало получаться. Хорошо получаться.

Нова собирается опустить руку, и я инстинктивно хватаю ее, пытаясь удержать у своей щеки. Осознавая, что я сделал, она округляет глаза. И я, кажется, тоже.

Мы смотрим друг на друга – два оленя, ослепленные взглядами.

– Мне надо домой, – говорит Нова. Она всегда останавливает нас первая. – Я рада, что ты в порядке. Поблагодари за меня отца. Я… Надеюсь, он не думает, что мы…

Я не могу не улыбнуться. Все еще держу ее ладонь у своей щеки.

– Думает, что мы что? Друзья?

Ее пальцы дергаются в моей руке. Она бормочет что-то неразборчивое.

– Что? – спрашиваю я.

– Больше, чем друзья, – повторяет она.

Клянусь, ее ладонь горячее моей.

Я пытаюсь придумать, что сказать, понять, что думаю. Предательские мысли о том, что я хочу быть больше, чем друзьями, что ради нее готов бросить план с футболом и Эбигейл, что наше «правда обещание» запустило некий вселенский план и нам судьбой предначертано было оказаться здесь, сейчас, рядом, в дырке другого забора… Нова меня спасает.

– Но мы не можем, – говорит она. – Потому что у тебя девушка. Ты был счастлив до того, как я приехала, да? Зачем все портить, если я скоро уеду?

Она выкладывает все свои мысли. Я не перебиваю.

– И мне нужно разобраться в себе, – продолжает она. – Это единственная причина, почему я… Я не могу цепляться за окружающих и сливаться с ними. Мне нужно перестать быть хамелеоном. Понимаешь? И я не смогу этого сделать, если я… если мы…

Я должен быть разочарован ее словами, вбивающими последний гвоздь в крышку гроба нашего «правда обещания», которое на самом деле просто ироничное стечение обстоятельств. Должен. Вот только…

Она протягивает другую руку и прижимает ее к другой моей щеке. Эту ладонь я тоже хватаю. Будто, если поторопиться, я смогу остановить время, весь мир и просто быть здесь. Никаких планов. Никаких обязательств. Просто мы.

– Мы не можем, – снова шепчет Нова.

– Нам не обязательно становиться кем-то еще, – говорю я. – Можно просто быть нами. Что в этом плохого? Мы разберемся в тебе, я останусь собой. Посмотрим… кто мы вместе, понимаешь?

Стрекочут сверчки. Лают соседские собаки. Нас окружают звуки вечернего техасского пригорода, так что вряд ли стук, который я слышу, – это стук сердца Новы, однако он в точности совпадает с пульсом, который я ощущаю в ее запястьях.

Стук – и пульс – ускоряются, когда она говорит:

– Мне кажется, мы не можем. Невозможно.

– Но что, если возможно? – спорю я. – Что, если все остальное останется как было? А если что-то начнет меняться, мы будем знать, что хотя бы попытались. И прекратим, пока не случилось чего-то плохого. Договорились? Будет наше новое «правда обещание».

Она кусает губу в размышлениях.

Теперь я слышу только стук своего сердца. Не думая, я отнимаю ее ладонь от щеки и целую. Нова резко вздыхает, но кроме этого не издает ни звука.

– Поцелуй идет туда, куда нужно, – говорю я. У меня не получается сдержать широченную улыбку.

Нова сомневается всего две секунды, а потом берет мою ладонь в свою и, наклонившись, целует.

– Но мы же прекратим, верно? – спрашивает она. – Если мы вместе… начнем ломать все вокруг, мы же прекратим, да?

Я сжимаю руку в кулак, словно так можно удержать ее поцелуй.

– Да, – говорю я. – Правда обещаю.

– И только вне школы, – быстро добавляет она. – Потому что я не хочу, чтобы менялось слишком многое. Я и так переживаю об учебе. Я не хочу… в смысле, я не хочу, чтобы она…

Эбигейл.

– Я знаю, – говорю я, вздохнув. – Так будет лучше. Эб… – Я едва не произношу ее имя. Изо всех сил пытаюсь изгнать из мыслей лицо Эбигейл в тот момент, когда она увидела мой топ-мэтч, то, как она с тех пор называет «Краш» «тем глупым тестом», и начинаю заново:

– В школе мы ничего не будем делать, – обещаю я.

Нова кивает и встает, так что теперь я вижу только ее колени.

– Хорошо, – говорит она. – Да.

– Но это не будет тайной, – сообщаю я ее ногам. – Верно?

Некоторое время Нова размышляет.

– Не будет, – говорит она. – Потому что мы не делаем ничего плохого. Просто это личное.

Личное. Мне нравится. Потому что для меня Нова всегда была чем-то личным. С самого начала – моим личным безопасным местом.

– Доброй ночи, – говорю я ей, не поднимаясь с земли.

Она наклоняется. Ее волосы отливают бронзой в свете луны.

– Доброй ночи, Сэмми.

Глава 9

Нова

Спускаясь вниз субботним утром, я много чего ожидаю увидеть: маму, готовящую блинчики на одной из двух сковородок, которые мы возим с собой при каждом переезде; маму в спортивной одежде, уходящую на пробежку или уже вернувшуюся; или пустую кухню, потому что мама ушла в магазин или засела работать в домашнем офисе.

Нигде на моем бинго не было написано: «Мама и Сэм сидят за столиком на кухне и смеются, попивая ужасный