По орбите - Саманта Харви
На другой стороне Земли все это еще только в будущем, в сутках, которые пока не начались. Экипаж выполняет последние на сегодня задачи. Борясь с послеобеденной сонливостью, Антон съедает энергетический батончик. Шон откручивает четыре крепления на кронштейне детектора дыма, требующего замены. Тиэ осматривает бактериальные фильтры. Трасса полета идет наверх, над Америкой и дальше, над Атлантикой, такой древней, мягко серебристо-серой, точно выцветшая брошь. Полушарие омывается спокойствием. Без особых церемоний они делают еще виток вокруг одинокой планеты. Примерно в трехстах милях от ирландского побережья этот виток завершается.
Скользя через лабораторию, Нелл заглядывает в иллюминатор и на водянистом горизонте видит первые контуры Европы. Она теряет дар речи. Теряет дар речи от осознания того, что ее любимые люди находятся там, внизу, на поверхности этого величественного и великолепного шара, словно только что обнаружила, что всю свою жизнь прожила в королевском дворце. Люди живут там, думает она. Я живу там. Сегодня это представляется ей невероятным.
Роман, Нелл и Шон прилетели сюда три месяца назад — тройка астронавтов, втиснутая в модуль размером с двухместную палатку. Они пристыковались, когда головка стыковочного механизма корабля аккуратно проникла в приемный конус станции. Мягкий захват. Пчела, влетающая в цветок. Восемь механических крюков корабля зафиксировали модуль. Жесткий захват, подтверждено, жесткий захват завершен. Затишье внутри модуля, минутная пауза. Роман, Нелл и Шон встретились взглядами и дали друг другу пять летающими руками, которые пока не понимали, что такое невесомость. Роман слегка сжал пальцами подаренную сыном фетровую луну, которая во время полета болталась у них перед глазами, а теперь раскачивалась вверх-вниз. В грандиозном космическом пространстве даже этот крохотный талисман стал чем-то возвышенным. Корона безграничных возможностей венчала все вокруг. Они едва могли говорить.
Тишина, снова тишина и опять тишина, которая расцветала в сердцах экипажа. Шесть часов головокружительной скорости, а теперь ничего. Прибыли в гавань. Неужели каких-то шесть часов назад они ощущали под ногами твердую поверхность? Вытяните ноги, вытащите себя из ложемента в орбитальный бытовой отсек и распрямите сгорбившуюся спину.
Им пришлось ждать около двух часов, пока шла проверка на герметичность и выравнивалось давление между двумя аппаратами. По ту сторону люка ждали участники экипажа, прилетевшие сюда тремя месяцами ранее, — Антон, Пьетро, Тиэ. Они стучали по люку, тук-тук, и с той стороны им тоже отвечали стуком. Проделав столь долгий путь, теперь они находились в каких-то восемнадцати дюймах от внутренней части космического корабля, который станет их домом на несколько месяцев, в каких-то восемнадцати дюймах от всего, к чему так долго стремились. Тем не менее они были вынуждены ждать и ждать в своего рода аванзале, который в определенном библейском смысле представлялся паузой между земной жизнью и загробным миром. Можно сказать, эти два часа вы не существуете ни в одном из мыслимых вариантов существования. Ничто из того, что вы когда-либо испытывали, не испытывалось так далеко от поверхности Земли, и о том, что вам предстоит испытать, сейчас можно только догадываться. А еще вы измотаны, как никогда прежде. А еще вы не верите, что оказались в невесомости, не верите, что гнусавые голоса, которыми вы разговариваете, — ваши.
Они терпеливо дождались, когда ртутный столб покажет, что давление сравнялось, — семь четыре шесть, семь четыре семь. Наконец люк можно было открыть. С трудом оторвав взгляд от манометра, Роман установил ручку, та стала медленно поворачиваться, а с той стороны послышались голоса: готово, ага, все получилось. Преогромная усталость и бессилие, с которыми отворялся люк, контрастировали с головокружительной волной эйфории, захлестывавшей Романа. Захлестывавшей каждого из них. Раздался неуверенный смех, появились лица: Пьетро, дружище; Тиэ, дорогая моя; Антон, брат. Перед ними возник модуль, который они изучили вдоль и поперек во время имитируемых полетов, их тела кое-как переместились в люк, и внезапно они все вшестером заполнили маленькое пространство, точно клубок потрясенной жизни. Шквал рукопожатий и долгих объятий, восклицаний: привет, хеллоу; добро пожаловать, велкам; боже мой; поверить не могу; мы сделали это; вы сделали это; добро пожаловать и с возвращением. Свист. По традиции русского гостеприимства Антон поднес хлеб-соль. На самом деле, конечно, крекеры и соль в кубиках, и тем не менее. Они все угостились.
Так продолжалось лишь несколько мгновений, а затем, еще не успев этого осознать, они уже нацепили гарнитуру и микрофоны, а с экрана на них смотрели сияющие лица близких. Правда, видели они не свои семьи и не свои гостиные на заднем плане, а что-то, что знали по другой жизни и сейчас воспринимали как смутное воспоминание. Они бормотали какие-то фразы, которые тотчас стирались из памяти, обрывочные мысли разлетались в свободном падении, руки и ноги жили какой-то своей жизнью, а зрение затуманивалось от перегрузки. Даже Роман, который уже был здесь дважды, чувствовал себя так. На повторную адаптацию тоже требуется время. Сначала кажется, будто тебя хорошенько отдубасили. Затем ты смотришь в иллюминатор и видишь Землю — глыбу турмалина, да нет, дыню, да нет, глаз — сиреневое, оранжевое, миндальное, лиловое, белое, пурпурное мятое лакированное великолепие.
Ночью в бредовых снах перед взором Романа крутилась фетровая луна. Ему снился сын, который то страдал, то попадал в беду. Боль вонзалась в лоб топором, и Роман тревожился, что звуки его рвоты мешают остальным спать. Шон в американском сегменте беспокоился из-за того же.
Наутро все — абсолютно все — было новым. Вынутая из пакетов одежда оказалась мятой, зубные щетки и полотенца для рук пока лежали нераспакованными. Хрустящие новенькие кроссовки болтались на стопах, скукожившихся от плохого кровоснабжения, — здесь кровь приливала к верхней части тела, и от этого с лиц не сходило выражение сонного удивления. Казалось, Земля по ту сторону иллюминаторов возникла в этот же день и одновременно являлась прародительницей всего в мире. Их мысли вновь были целомудренными. Тошнота отступила, они чувствовали себя промытыми дочиста. Нелл и Шон, впервые очутившиеся в космосе, учились у Романа искусству передвижения. Твое тело парит, летает, словно ты вовсе не человек! Ты можешь поплавать в воздухе, хотя голова, конечно, пойдет кругом. А пока будешь плыть, повторяй про себя: медленно — это плавно, плавно — это быстро, медленно — это плавно, плавно — это быстро. День за днем путы их прежней жизни рвутся одна за другой, и все, чем они являются сейчас, — новое изобретение. Так оно и есть, сказал однажды Пьетро Роману, и тот согласился: так оно и есть.
Всего за несколько недель здесь, наверху, человек заметно худеет и бледнеет. Интересно, если бы люди
