Я — социопатка. Путешествие от внутренней тьмы к свету - Патрик Гагни

«Наверно, она замерзла», — подумала я и подошла ближе к сушилке, чтобы согреться. Я наклонилась и приподняла край полотенца. Бэйби лежала там, ее глаза были чуть приоткрыты. Я повесила голову, выдохнула и подумала: «Вот, блин».

Я снова посмотрела на нее и убедилась, что она выглядит одновременно привычно и очень непривычно. «Это не ты», — произнесла я вслух, ни к кому конкретно не обращаясь. Это была уже не Бэйби. Я села на колени и понюхала ее шейку: хотела в последний раз ощутить ее запах. Но от нее и пахло уже по-другому. Все, что делало Бэйби такой уникальной, исчезло. Ее тельце, некогда такое чудесное и юркое, теперь казалось лишенным всякого смысла. Она напоминала старую выброшенную тряпку, одну из миллионов пустых раковин, разбросанных по берегу. Мне отчего-то стало спокойно.

Я оставила Бэйби и медленно пошла по лестнице на второй этаж, где была моя комната. Со смертью Бэйби я оказалась в невыносимой ситуации. Мне совсем не хотелось расстраивать маму, но я не знала, как ей объяснить. Я не нарочно так себя вела. Я просто реагировала так, как умела; это была моя естественная реакция. Конечно, я могла бы притвориться. Я легко могла бы сделать вид, что расстроилась, заплакать, как Харлоу. Но я не хотела притворяться. Ведь тогда я бы солгала. А я пообещала маме, что никогда не буду обманывать.

Уже несколько недель наши с мамой отношения были на грани. Все случилось, когда я пошла на ночевку к своей подруге Грейс. Сначала все было нормально. Приятно было вырваться из дома. Я чувствовала себя такой независимой, это было волнительно и непривычно. Но когда мы легли спать и я поняла, что все уснули, что-то вдруг изменилось.

Тишина становилась для меня непреодолимым искушением. Обычно перед отходом ко сну меня что-то отвлекало: звуки разговоров, шаги мамы Грейс на первом этаже, бормочущий телевизор в соседней комнате. Но в тот вечер все было тихо. Я ощутила привычное нарастающее напряжение. «Ты можешь делать все что угодно», — промолвил знакомый голос в голове.

И он был прав. В темноте, пока все спали, меня ничто не сдерживало. Можно было взять в гараже велик Грейс и поехать кататься по улицам. Подсматривать за соседями. Рядом не было ни взрослых, ни сестры; я могла совершить любое безумство, и никто бы меня не остановил. «Но я не хочу совершать безумства», — сердито возразила я сама себе и потерла стопы друг о друга под одеялом. Обычно это помогало расслабиться, но не в ту ночь.

— Хрень какая-то, — произнесла я вслух и улыбнулась оттого, что выругалась и ничего мне за это не было. Ругательства в моих устах звучали непривычно.

«А тебе нравится», — промолвил голос в голове.

И он снова оказался прав. Мне понравилось. Этот голос не принадлежал какой-то альтернативной личности. Он был моим, точнее голосом моей темной стороны. Внутри теплом разлилось ощущение безграничности возможностей — и фрустрация уступила место радостному волнению. Такой шанс выпадал не каждый день. Может, я и не планировала бродить ночами неизвестно где, но я знала, что не смогу удержаться. Я чувствовала то же самое, когда видела, что в комнате бардак: мне не хотелось убираться, но я понимала, что должна. Вот и сейчас я должна была воспользоваться шансом испытать хоть что-нибудь.

«Интересно, заключенные в тюрьме чувствовали то же самое, прежде чем туда попали? Испытывали ли они внутреннюю потребность сделать то, что нельзя, даже если им этого не хотелось?» Я представила, как они крепко спят в своих крошечных камерах. Мне вдруг показалось, что это не так уж плохо по сравнению с моей нынешней ситуацией. «Им сейчас легко, — подумала я. — Они сидят в тюрьме, их темная сторона больше не вынуждает их делать то, чего не хочется. В отличие от меня в текущий момент. Как ни странно, попав в тюрьму, они освободились». Я почти им завидовала.

Вдруг меня осенило, я даже слегка вздрогнула: «Вовсе не обязательно сегодня делать что-то плохое: сегодня, завтра, да никогда. Мне просто надо домой. Там, под бдительным маминым присмотром, я ни во что не впутаюсь, даже если захочу». А я и не хотела. Мне просто нужны были ограничения. Мне хотелось быть честной.

Вздохнув с облегчением, я встала с кровати и прокралась туда, где оставила сумку. Нашла ручку и бумагу, нацарапала записку и оставила ее на прикроватной тумбочке Грейс. Она прочтет ее и поверит, что мне стало плохо среди ночи и я ушла домой. «Выборочная честность», — решила я.

Я удовлетворенно вздохнула, взяла сумку и направилась к двери. Дом Грейс стоял совсем недалеко от нашего, и я не думала, что мама расстроится, если я приду. «Я могла бы сделать что-то плохое, — подумала я, выйдя в ночную прохладу. — Но я решила поступить правильно. Быть хорошей девочкой». Мне не терпелось сказать это маме.

Когда я вошла, она стояла, опершись на кухонную столешницу, и разговаривала с Полом. Они смеялись, и на миг мне показалось, что они обрадовались, что я вернулась домой. Но стоило нам с мамой встретиться глазами, как я поняла, что ошиблась.

— Почему? — почти крича, спросила мама. — ПОЧЕМУ ТЫ ЗДЕСЬ?!

Я попыталась объяснить, но вскоре у мамы началась истерика, и я опешила, не зная, как быть. Пол пытался нас успокоить, но мама уронила бокал с вином и, всхлипывая, убежала наверх. Пол бросился за ней, что-то крича ей в спину. Я же так и стояла, замерев на пороге, и не знала, что дальше делать.

— Надо было просто соврать, — прошептала я. Судя по маминой реакции, так было бы умнее. «Безопаснее», — добавила моя темная сторона.

Я собрала осколки и обдумала, какие у меня варианты. Вернуться к Грейс? Попробовать снова поговорить с мамой? Все убрав, я решила, что возвращаться, пожалуй, не стоит. Я тихо направилась к себе, рассчитывая незаметно лечь в кровать. Но, поднявшись на второй этаж, услышала мамин плач из-за двери ее комнаты.

— Я-не-знаю-что-с-ней-делать, — причитала она между всхлипами. — Я-не-знаю-что-делать.

Дверь была приоткрыта. В щелочку я увидела маму: она лежала на кровати и в отчаянии раскачивалась. Пол, видимо, тоже не знал, что делать, и тихонько гладил ее по голове, а она судорожно всхлипывала.

Я отпрянула, как от ожога, не желая больше это наблюдать. Точно так она плакала в Сан-Франциско. Я пошла к себе, закрыла дверь и встала неподвижно посреди комнаты. В тишине я