Я — социопатка. Путешествие от внутренней тьмы к свету - Патрик Гагни
Настороженность.
Это был не страх, а бдительность. Волосы на затылке зловеще зашевелились. Я видела перед собой серьезную проблему, которая требовала немедленного решения. Я не могла полностью отказаться от материнской защиты и наставлений, так как мама помогала мне управлять своим поведением. Но я также знала, что эта защита имела цену, и ценой было доверие. Если мама решала, что я нечестна — хотя я была честна, — я теряла защиту и лишалась внутреннего компаса.
Я закрыла глаза и вспомнила, как в Сан-Франциско лежала под столом и поверяла ей свои секреты. Когда она называла меня честной девочкой, я чувствовала себя в безопасности.
Я вспомнила мантру, которую она повторяла в Сан-Франциско: «Если сомневаешься, говори правду. Правда поможет людям тебя понять».
На следующий день, когда Пол ушел, я направилась к ней в комнату. Хотя уже перевалило за полдень, шторы были задернуты, а свет не горел. В углу работал телевизор, но звук был выключен. Безмолвные картины освещали темную комнату яркими вспышками. Я подошла к кровати, где мама лежала, открыв глаза и уставившись в одну точку. Кажется, она всю ночь не спала и плакала. Лицо опухло и покраснело, под глазами залегли темные круги.
— Мамочка… — заговорила я, но она не дала мне закончить:
— Послушай меня, Патрик. — Ее голос охрип. — Послушай очень внимательно. — Она казалась напуганной. — Ты больше никогда не должна уходить из дома ночью, неважно, где ты, в гостях или здесь, — проговорила она. — И никогда — слышишь, никогда — не лги мне.
Я кивнула. Мне отчаянно хотелось, чтобы она меня поняла.
— Но я не лгала! — воскликнула я. Голос сорвался на визг.
Мама взглянула на свои ладони. Я чувствовала, что она подбирает слова.
— Послушай, — проговорила она, не в силах взглянуть в мое умоляющее лицо, — я знаю, что ты… не такая, как все.
— Да, — прошептала я, — я знаю, что есть вещи, которые делать нельзя, и все равно делаю. Знаю, что мне не должно быть все равно, но мне плевать. Я хочу, чтобы мне было не все равно, но… ничего не получается. Я не знаю, что со мной не так.
Несколько секунд мы просидели в тишине. Цветные вспышки от экрана окрашивали белые наволочки пастельными тонами. Я уставилась на цветные перемигивания, и на мгновение они меня словно загипнотизировали. «Жаль, что я не наволочка», — подумала я.
— Я не смогу тебя уберечь, если ты не будешь говорить мне правду. — Мама взяла меня за руку и посмотрела мне в глаза. — Так что пообещай, что никогда больше не соврешь и не нарушишь обещание. Пообещай, что будешь честной, и не только на словах, — горячо добавила она, — но и в делах.
Я посмотрела на нее, прекрасно понимая, что она имеет в виду.
— Хорошо, — ответила я. — Обещаю.
И я сдержала обещание. С того самого дня я была абсолютно честна во всем и доходила в этом до крайности. Я даже начала считать, сколько кусочков съела за ужином, в случае если мама спросит. Я старалась быть безупречной. Из кожи вон лезла, чтобы быть честной, как и обещала. И моя реакция на смерть Бэйби была правдивой. Так почему же я опять стояла в своей комнате одна и, кажется, снова вызвала мамино недовольство?
Наутро я в кои-то веки порадовалась, что надо в школу. В школе, как и за дверью моей комнаты, никто не требовал, чтобы я грустила. Одноклассники и учителя не знали, что мой хорек умер, и мне не пришлось притворяться расстроенной. Я вела себя так, будто ничего не случилось, потому что, как мне казалось, ничего и не случилось.
После занятий я с облегчением увидела в очереди из машин бабушкин автомобиль. Наверно, мама все еще на меня злилась, поэтому в наказание отправила за мной бабушку. Мы весело болтали по пути домой. Я решила, что бабушка еще не слышала про Бэйби, поэтому и ведет себя так. А когда мы свернули на нашу улицу, я заметила странную вещь: на дорожке перед домом стояла мамина машина. Так почему меня забрала бабушка, если мама дома?
Я вышла из машины и побежала по дорожке к дому. Но не успела открыть входную дверь, как та сама распахнулась передо мной. На пороге стояла Харлоу, в руке у нее было фруктовое эскимо на палочке. Она протянула его мне:
— Привет, Каат! — Прошлым летом она придумала мне это необъяснимое прозвище. — Пойдем играть в Барби?
Я улыбнулась и взяла эскимо. Заглянула ей через плечо и увидела маму; та стояла на кухне и что-то готовила. Она меня пока не видела.
— Мам, — сказала я, когда зашла в дом, — почему меня не ты забрала?
Она не повернулась ко мне и продолжила резать помидор.
— Мы с твоей сестрой были заняты, — ответила она.
— Чем же? — я перевела взгляд на Харлоу. — Ели эскимо?
Мама покачала головой и переложила нарезанные помидоры в миску.
— Хоронили Бэйби.
Я приросла к месту. Меня пронзила ледяная ярость. Я положила эскимо на стол, красная глазурь растеклась по белому пластику кровавым пятном.
— Ч… что? — запинаясь, спросила я.
Мама опустила нож и обернулась.
— Ну, вчера мне показалось, что тебе все равно, — ее голос был почти самодовольным. — Вот я и решила, что ты не будешь возражать.
Меня словно под дых ударили. Ярость вскипела и подкатила к горлу.
— Ты лжешь, — тихо проговорила я, с трудом контролируя себя.
Мама сделала шаг мне навстречу.
— Что ты сказала? — спросила она, видимо готовясь устроить мне нагоняй.
Я посмотрела ей в глаза; ее абсурдная реакция разозлила меня еще сильнее. Не в силах сдержать гнев, я схватила первое, что попалось под руку, — это оказался стеклянный кувшин — и со всей силы швырнула его в стену над ее головой.
— ТЫ ЛЖЕШЬ! — завопила я.
Кувшин разлетелся дождем острых осколков, осыпавших маму с головы до ног. Харлоу заплакала. Я выбежала из кухни и поднялась в комнату, с каждым шагом преисполняясь решимости. «Хватит с меня, — подумала я. — Больше не могу». Веди себя хоть хорошо, хоть плохо, говори правду или неправду — какая разница? Что бы я ни сделала, все было не так. Мне надоело пытаться играть по правилам, которые менялись
