Я — социопатка. Путешествие от внутренней тьмы к свету - Патрик Гагни
Не говоря ни слова, я наклонилась и начала собирать рассыпавшиеся вещи. Тогда мы носили в школу цветные карандаши в коробках. У меня была розовая коробочка с «Хеллоу Китти», в которой лежали яркие цветные карандаши. Я взяла один, встала и крепко сжала его в руке.
Карандаш треснул, и острый кусочек отлетел в сторону Сид. Она вскрикнула и отпрянула. Остальные дети сначала замерли, а потом закричали. Я же застыла, будто в тумане. Спустя несколько секунд я как будто вынырнула из-под воды. Напряжение исчезло.
Ко мне пришло необъяснимое чувство. Почти лёгкость. Я бросилась прочь с остановки, ощущая, будто что-то тяжелое отпустило меня.
Несколько недель я совершала всякие нехорошие поступки, чтобы избавиться от напряжения, но ничего не помогало. Но теперь выяснилось, что достаточно одного удара, чтобы напряжение бесследно испарилось! И не просто испарилось, а сменилось глубокой безмятежностью. Я будто нашла кратчайший путь к спокойствию, эффективный, хоть и безумный. В этом не было никакой логики, но мне было все равно. Я пошла домой и спокойно рассказала обо всем маме.
— О чем ты вообще думала? — допытывался отец.
Дело было вечером того же дня, я сидела в ногах своей кровати. Родители стояли напротив и требовали объяснений. Но у меня их не было.
— Ни о чем, — ответила я. — Не знаю. Я просто сделала это, и все.
— И ты не жалеешь? — Папа злился и был на взводе. Он только что вернулся из очередной командировки, они с мамой ссорились.
— Да! Я же извинилась! — воскликнула я. Я даже написала Сид письмо с извинениями. — Так чего вы злитесь до сих пор?
— Потому что на самом деле тебе не стыдно, — тихо проговорила мама. — Ты не жалеешь о том, что совершила. По-настоящему, в душе. — Потом она взглянула на меня как на чужую. Я замерла под этим взглядом. Точно такое выражение было на лице Эйвы, когда мы играли в дочки-матери. Смутная догадка, будто она хотела сказать: «С тобой что-то не так. Точно не знаю, что именно, но у меня нехорошее предчувствие».
У меня в животе ухнуло, будто мне дали под дых. Мне было очень неприятно чувствовать на себе мамин взгляд. Раньше она никогда так на меня не смотрела, и я хотела, чтобы она перестала. Это был взгляд человека, который совсем меня не знает. Я вдруг страшно разозлилась на себя за то, что сказала правду; правда никому не помогла ничего понять. Наоборот, она запутала всех, включая меня. Желая все исправить, я встала и попыталась обнять маму, но та вытянула руку и остановила меня.
— Нет, — сказала она, — нет. — Снова смерила меня долгим ледяным взглядом и вышла из комнаты.
Отец направился за ней; они стали спускаться по лестнице, их удаляющиеся фигурки уменьшались. Я залезла в кровать и пожалела, что мне некому причинить боль и снова пережить чувство, которое я испытала после того, как ударила Сид карандашом. Наконец за неимением лучшей альтернативы я прижала к груди подушку и вонзилась ногтями в руку.
— Давай же, жалей о том, что сделала! — прошипела я, продолжая впиваться в кожу, стиснув зубы и всеми силами пытаясь пробудить свою спящую совесть. Не представляю, долго ли я старалась, помню лишь свое отчаяние и злость, когда попытки пришлось прекратить. Я в изнеможении рухнула на кровать, взглянула на руку: она оказалась расцарапанной до крови.
После случая с Сид мама ушла в себя. Несколько недель почти не выходила из комнаты, а когда появлялась, постоянно казалась грустной. В доме тогда распоряжалась няня Ли. Я любила ее. Она была доброй, ласковой и читала нам книги после отбоя. Но мне нужна была не няня, а мама.
Чувство эйфории, возникшее у меня после инцидента с Сид, тревожило и искушало. Меня тянуло испытать его снова. Опять причинить боль. И в то же время я не хотела это делать. Меня обуревали смятение и страх, я нуждалась в маминой помощи. Я не знала, почему все пошло не так, но понимала, что виновата в этом я и сама должна все исправить.
Как-то раз я сидела у себя наверху, когда почуяла знакомый запах.
Шоколадный торт.
Наверно, мама достала коржи из духовки. Значит, сейчас отправит их в морозилку остужаться, а потом перенесет в столовую и там будет разрезать и прослаивать кремом… Тут я поняла, что должна сделать.
Коробка у меня в шкафу снова наполнилась доверху. Чужие книги, ворованные леденцы из супермаркета, пластинки из папиного кабинета, кофейные кружки из учительской, чьи-то ботинки — все, что я украла, чтобы избавиться от напряжения. Я достала коробку из тайника и поставила на комод. Вот так. Так я искуплю свою вину.
Если она опять печет торт, значит, ей лучше. Я все ей расскажу, и она поможет все исправить. Обнимет меня и назовет честной девочкой. Мой ум опустеет, как коробка, в голове освободится пространство. Напряжение, сомнения, стресс, желание кого-то обидеть — все уйдет в ту же секунду, как только я признаюсь. Я сяду на пол у стола и про себя потренируюсь извиняться, а когда она закончит приготовление торта, извинюсь и попытаюсь сделать это искренне. Мама будет мной гордиться.
Я тихо спускалась, волоча за собой коробку. Я это проделывала долго, но наконец дошла до первого этажа. Из коридора можно было незаметно заглянуть в столовую. Оттуда доносился запах шоколадного торта, нежный и сильный, как мама.
Я покрепче ухватила коробку и зашла в комнату. В голове нарисовался образ: сейчас я войду и увижу маму в персиковом платье и туфлях на плоской подошве, прослаивающую кремом первый корж. Я не сомневалась, что увижу именно это, поэтому, когда мой взгляд упал на нее, я ахнула. Она сидела за столом и бесшумно рыдала. Свет не горел. Ее руки дрожали, нитка провисла; она без особого энтузиазма пыталась разрезать корж надвое. Стол усеивали остатки предыдущих коржей: они раскрошились, и она отбросила их в сторону. Как долго она тут сидела, я не знала.
Ее лицо опухло и покрылось красными пятнами, фартук промок от слез. Ее душили рыдания, голова тихонько дергалась с каждым резким вдохом. Я поспешно спряталась за угол и замерла, не зная, как поступить. Я никогда ее такой не видела. Казалось, грусть захватила ее полностью. Я услышала сдавленный вскрик — и еще один корж отправился в утиль. Потом открылась дверь, и