Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
Благодаря этим усилиям за три-четыре года «Электроцинк» стал одним из лучших предприятий страны в отношении технической грамотности работников. Еще теснее укрепилась дружба Славского с преподавателем СК ГМИ Аликом Гуриевым, подружился он и с директором ФЗУ Николаем Цириховым. Возникла веселая товарищеская компания, в которую вошел начальник хозяйственного цеха Петр Сикоев и инженер-исследователь Иван Кулиев. С последним, как и с Гуриевым, Славский особо сблизился. Ведь он так же, как и Ефим, воевал в Красной Армии и окончил МГА. А еще успел поработать забойщиком на приисках «Лензолота» и побывать народным судьей Бодайбинского района. Приятели собирались на дружеские пирушки – одни и с женами, выезжали по выходным на притоки Терека рыбачить – там славно брала форель.
Назначенный начальником цеха, Славский жил с приехавшей к нему супругой уже в отдельной квартире – в Доме специалистов на Ростовской улице, специально выстроенном для инженерно-технических работников «Электроцинка» ленинградским архитектором Павлом Шмидтом. Новое жилище, прозванное «ДОСом», было не только весьма удобно, но и оригинально. Все комнаты выходили окнами в тихий грушевый сад, а к шумной и пыльной улице были обращены хозяйственные помещения. С теневой стороны во вместительные шкафы для съестного самотеком шел прохладный воздух через специальные отверстия, заделанные решетками. В этом доме вместе со Славскими проживала семья директора завода Осепяна, а также главный энергетик «Электроцинка» Арсений Дробышев, бывший… родным внуком публициста-демократа Николая Чернышевского, автора романа «Что делать?». Впоследствии, став уже министром Средмаша, Ефим Павлович пригласил его на должность своего советника.
Известный осетинский историк и краевед Генрий Кусов в своей книге «Владикавказ знакомый и неизвестный» приводит забавный рассказ Дробышева о проказах жильцов непростого дома, свидетелем (а то и участником) которых был и Славский:
«На углу улиц Ростовской и Кирова был подвальчик с вином и хашем. Стеклянные двери и внутри разрисовал за выпивку владикавказский «Пиросмани». Тылы подвальчика выходили во двор дома. Мы сумели просверлить длинным сверлом отверстие в бочке, вставили в него трубку с краном и славно посасывали вино на халяву. Женщины, сушившие во дворе бельё, быстро вычислили наши пьяные рожи и устроили нам побоище мокрыми простынями» [87. С. 344].
Но вскоре эти веселые деньки кончились – не только для досовцев, но и для многих других сотрудников завода. Сменившись для некоторых – страхом и нервотрепкой, а для других – гораздо худшим.
Обстановка в Орджоникидзе в начале тридцатых, при внешнем спокойствии, была достаточно накаленной. Серия крестьянских восстаний против коллективизации, охвативших Северный Кавказ и часть Осетии весной 1930 года, была подавлена, но оставались стародавние глубокие швы на национальной почве между осетинами и ингушами, усугубленные Гражданской войной, в которой большинство осетин вначале оказалось «за белых», а большинство ингушей – за «красных».
В 1933‐м, когда Ефим Славский прибыл в город, вышло постановление ВЦИК о назначении бывшего Владикавказа, служившего «столицей» одновременно Северной Осетии и Ингушетии, административным центром первой из республик. Это породило настоящую бурю негативных эмоций со стороны ингушей, посчитавших себя обиженными. Бурные перепалки шли в том числе в ингушских и смешанных советских и партийных органах. Осетин обвиняли в шовинизме, желании создать (для начала внутри СССР) «Великую Осетию». За несколько лет до этого подобную реакцию вызвало закрепление завода «Кавцинк» за Северо-Осетинской республикой.
Ингушей в ответ обвиняли в нарушении принципов демократического централизма, в «мелкобуржуазном национализме». Тлеющая межнациональная рознь, соединившись с внутрипартийной борьбой, транслируемой из Москвы, дала причудливые и ядовитые побеги интриг в трудовых коллективах. Наступившая в 1936‐м, с приходом нового наркома внутренних дел, «ежовщина» сделала такие интриги смертельно опасными для всех их участников, а также случайных людей, попавших «под замах». Не миновала эта история и объединение «Электроцинк», где особая производственная ответственность влекла за собой особое внимание республиканского УНКВД.
«Петрушка» с троцкизмом, в которую уже начальник цеха Славский попал вместе со своими товарищами в тридцать шестом, был исключен из партии и мог, по обстоятельствам, лишиться головы, вышла довольно мутная. Как, впрочем, и большинство подобных дутых «разоблачений» тех лет.
Совпала она с тем, что в Северо-Осетинской республике и на комбинате «Электроцинк» проходила перерегистрация партийных документов. Каждого коммуниста, особенно на руководящих должностях, «под лупой» рассматривали на предмет чистоты «пролетарского происхождения», дореволюционных занятий, позиции в Гражданской войне, участия в разных «антипартийных группах». Хотя бы опосредованное касательство к троцкистам в прошлом сулило крупные неприятности в будущем. А у кого из старых партийцев таких касательств не было, если Троцкий был фактически вторым лицом Красной России? Поэтому инициативное обвинение кого-то в «скрытом троцкизме» стало самым удобным для сведения личных счетов и карьерного движения.
Почти невозможно, да в общем и не нужно пытаться восстановить по «кирпичикам» скандальную эпопею с перекрестным поиском троцкистов на заводе «Электроцинк» в 1936–1937 годах. Возможно, что кто-то из настоящих троцкистов там и был. Но, скорее всего, в большинстве случаев речь шла о борьбе некоторых внутризаводских групп с национальным оттенком и «производственно-человеческой» подоплекой. Этими противоречиями и воспользовались местные чекисты, которым «по велению времени» требовалось проявить бдительность, разоблачив скрытых врагов для отчета на Лубянку.
Приведем лишь некоторые документальные факты в их хронологической последовательности. 24 августа 1936 года в газете «Пролетарий Осетии» вышла статья некоего М. Цирихова под заголовком «Партком завода «Электроцинк» либеральничает с троцкистами». В ней, в частности, сообщалось: «…партком «Электроцинка», инструктируя докладчиков, «забыл» дать это указание, боясь, что рабочие потребуют немедленного удаления с завода заклятых врагов партии – троцкистов Свердлова, Цагикян, Мамсурова и других.
На общезаводском партийном собрании секретарь парткома Беслекоев снова «забыл» рассказать об этой группе троцкистов. И только тогда, когда коммунисты стали задавать вопросы, Беслекоев вынужден был рассказать собранию о том, какие враги партии и народа нашли приют на заводе…
Надо до конца очистить парторганизацию «Электроцинка» от контрреволюционного троцкистско-зиновьевского охвостья, двурушников, врагов партии. Надо до конца разоблачить гнилых либералов из парткома и дирекции, которые на протяжении долгого времени покровительствуют троцкистским последышам» [131].
Эта статья стала «прологом» к последующим событиям. Надо сказать, что секретарь заводского парткома Харитон Беслекоев был весьма примечательной фигурой в республике. Перед тем как «спуститься» на эту должность, он побывал заместителем председателя Северо-Осетинского облисполкома, начальником Управления промышленности. А начинал печевым свинцового цеха завода «Кавцинк» в 1920‐х.
Юная поэтесса Ольга Берггольц в 1930 году, проходя во Владикавказе преддипломную практику в газете «Власть труда», посвятила ему стихотворение:
И не было покоя,
Хозяин и вожак,
Тебе, товарищ Беслекоев:
Ты
