Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола
И юность может нравственною быть!
Г р а ф Р и х а р д.
Мораль и юность — как вода с огнем!
Но молодость прекрасна безрассудством.
Отвага мне милей, чем трезвость мысли.
Г р а ф А л ь ф р е д (не переставая играть).
Сдаюсь, сдаюсь! Хотел бы только знать,
какие нынче нравы и порядки
и правят ли, как прежде, короли.
Г р а ф Р и х а р д (вскакивает, бьет кулаком по столу).
Бог покарай тебя за эти речи!
Власть королевская пребудет вечно!
Несчастно государство без монарха,
в нем станут править только спесь да глупость.
Неужто будет человек так туп,
чтоб, позабывши стыд, поправ гордыню,
перед безродным голову склонить?
Когда б я знал, что нет ни короля,
ни герцогов, ни славного дворянства…
Г р а ф А л ь ф р е д (продолжая музицировать).
И что ж тогда?
Г р а ф Р и х а р д.
Искать бы стал я смерти.
Г р а ф А л ь ф р е д (играет).
Отец, отец, забыли, видно, вы,
что без того давно уже мертвы.
Г р а ф Р и х а р д.
Насмешка над отцом тебя не красит.
Где перед мертвыми голов не преклоняют,
где короля и власть его не чтят —
нет места для меня. Уйти я должен.
Подай мне шпагу, верный Барнабаш!
Б а р н а б а ш. П-п-п-п…
Г р а ф Р и х а р д.
Ах, да… Она при мне. К чему так много слов?
(Разгневанный, возвращается к раме, пытается «войти» в картину.)
М а р к и з а С и л ь в и я (чье пробуждение исполнено прелести, удерживает графа).
Мой милый граф, не исчезайте в раме!
Прошу вас от души, останьтесь с нами!
Граф Рихард и Альфред застывают в глубоких поклонах. Барнабаш по знаку маркизы Сильвии берет оба подсвечника и становится у рамы — и это снова производит впечатление чего-то призрачного.
М а р к и з а С и л ь в и я (грациозно спускается из рамы, протягивает для поцелуя руку все еще низко склоненным Рихарду и Альфреду).
О, как прекрасно чуточку пожить
и видеть месяц! И дышать всей грудью!
Не знаю, право, я живу во сне
или живу, когда я просыпаюсь?
Г р а ф А л ь ф р е д.
Увы, маркиза, не живете вы,
и правильней сказать «я существую»,
а слово «жизнь» уж чересчур людское.
Г р а ф Р и х а р д.
Простите ли, маркиза, мне, отцу,
что породил бесчувственного сына?
Г р а ф А л ь ф р е д.
Бесчувственной зовете вы правдивость?
Г р а ф Р и х а р д.
Ах, правда, ложь — все это для людей!
Для нас они — лишь звук пустой, и только…
Представь две половины колеса,
что крутится и крутится в пространстве,
и то, что нынче правда, — завтра ложь.
Г р а ф А л ь ф р е д.
Не слушайте, прекрасная маркиза.
Пускай уж философствуют живые,
ведь в них горит извечное стремленье —
хотят познать и то, чего не могут.
Но философствованье мертвых? Нет, увольте!
Что познавать? И так нам все известно!
Одно роднит и мертвых и живых:
самих себя считаем мудрецами
и не хотим признать, что прав — другой.
Поверьте, даже умные глупеют,
себя мудрее прочих возомнив.
О люди, люди, ваши души смертны,
воистину бессмертна только глупость!
(Снова музицирует.)
Г р а ф Р и х а р д.
Довольно, сын мой! Есть всему предел!
Не заслужил я, чтобы сын родной
глупцом меня назвал, поправ седины.
Я ухожу! Где шпага, Барнабаш?
Б а р н а б а ш. П-п-п-п…
Г р а ф Р и х а р д.
Ах да… Она при мне. К чему так много слов?
Прощаюсь с вами, милая маркиза.
(Делает глубокий придворный поклон.)
Идем же, Барнабаш!
Барнабаш берет подсвечники и застывает около рамы.
М а р к и з а С и л ь в и я.
О нет, останьтесь, граф, я вас прошу.
Г р а ф Р и х а р д.
Простите мне. Я стар для поединка,
но слишком молод, чтобы все сносить.
(«Входит» в картину, принимает ту же позу, что вначале.)
Барнабаш ставит на стол свечи, «входит» следом за ним и занимает на картине прежнее место.
М а р к и з а С и л ь в и я.
Граф, я прошу вас, больше не играйте.
Г р а ф А л ь ф р е д (перестает музицировать).
На свете есть неписаный закон:
что отжило — то остается в силе.
М а р к и з а С и л ь в и я.
Молчите, граф! Отца вы рассердили!
Г р а ф А л ь ф р е д.
Вы мне велели больше не играть —
приказу подчиняюсь я, маркиза,
достойный сын достойного отца.
(Начинает тихонько напевать ту же мелодию, которую прежде играл.)
Г р а ф Р и х а р д (не меняя позы, кричит из картины).
Вновь оскорбленье? О, зачем я стар!
С тех пор как мир стоит и в королевстве…
Г р а ф А л ь ф р е д.
…быть может, нет ни пап, ни королей…
Г р а ф Р и х а р д (выскакивает из картины).
Довольно!
М а р к и з а С и л ь в и я.
Господа, к чему ваш спор,
к чему раздоры, резкие нападки!
Пускай живые ссорятся и спорят,
достоинство нередко забывая,
мы, мертвецы, возвысились над этим.
Покой и хладнокровье — наш девиз.
Чем больше злимся мы и ненавидим,
тем больше мы походим на людей.
Я предложить хочу вам, господа:
пойдемте к людям, поглядим на них!
Г р а ф Р и х а р д.
О, ваше предложение занятно,
коль не стоит ирония за ним!
Опять к живым! Опять дышать и жить!
Ах, Сильвия,
