Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген
В а р н а (взволнованно). Этот чудовищный случай, это ужасное несчастье для вас, выходит, воображаемая история?
П р о к о п. Господи! Разве вам все это не приснилось? Вы же сами говорили, что рассказываете сон.
Г е р ж м а н. Кажется, вы уже верите, что все произошло в реальной жизни!
В а р н а. Нет, это вы хотите, чтобы мой сон свершился наяву!
Г е р ж м а н. Вы становитесь занятным. Вы уже почти подозреваете меня в том, что я хочу завладеть сюжетом вашего сна и, быть может, обработать его?
В а р н а. Вовсе нет. Вы сами знаете, что он готов, четко и бесповоротно.
Г е р ж м а н. И следовательно?
В а р н а. Хотите, чтобы я говорил откровенно? Ну, вы собираетесь продемонстрировать мой сон.
Г е р ж м а н. Дорогой мой, то, что вы рассказали, извините, столь обыденно.
В а р н а. Вы и в этом хотите убедить?
П р о к о п. Откровенно говоря, дружище, я с ним согласен. Это заурядная история. Мы с вами из собственной практики знаем сотни таких случаев. Самоубийство — от несчастной любви.
В а р н а. А кто вам сказал, что это было самоубийство?
П р о к о п. Может, я что-то не так понял?
В а р н а. И почему такая уверенность, что это всего лишь драма несчастной любви?
П р о к о п. Мне это казалось ясным.
В а р н а. Но откуда появляется таинственная фигура, стоящая посреди комнаты, в неприступной отчужденности, с жестоким вопросом во взгляде?
П р о к о п. Об этом, по-моему, вы до сих пор вообще не упоминали.
В а р н а. И объясните мне тайну письма, которое не она писала.
П р о к о п. Его содержание, вероятно, можно себе представить.
Г е р ж м а н. Но мне кажется, вы продолжаете умалчивать о чем-то еще, что было в вашем сне.
В а р н а (вскочив). Наконец я вас поймал! Вы уличены! Вам все известно!
Г е р ж м а н. Я высказал лишь догадку: то, что вы нам рассказали, — это еще не все.
П р о к о п. До сих пор я улавливал смысл…
В а р н а. Но теперь! Вы по-прежнему намерены называть эту ужасную драму заурядной историей?
П р о к о п. Пока…
В а р н а. Выходит, вы все еще не поняли, что это только с виду любовная трагедия, каких ежедневно разыгрываются в мире тысячи? И что смысл ее абсолютно иной?
П р о к о п. Так какой же? Говорите яснее.
В а р н а. Спросите… (указывает на Гержмана) его. Ему лучше всех известно, что произошло потом.
П р о к о п. Выходит, вы все время о чем-то недоговариваете!
В а р н а. Вы узнаете, как он использует любовную трагедию для поистине дьявольских замыслов.
П р о к о п. Но он-то — каким образом?
В а р н а (распаляясь). Сами убедитесь! Ему мало кровавой трагедии разбитых сердец. Печаль любви для него лишь повод к его чудовищной диалектике. Отчаявшиеся молодые люди, измученные любовным горем, — всего лишь фон адской картины, освещаемой пугающим потусторонним светом, так что человек с его болью, столь безыскусной и душераздирающей, превращается просто в ничто. Его холодный ум, его бесстрастный интеллект хочет заставить эти измученные человеческие существа, чьи глаза полны слез, продемонстрировать и правоту его философских тезисов.
П р о к о п. Вы теряете рассудок.
В а р н а (лихорадочно). Я видел, как он стоял там в стороне, а все являлись по первому зову его мысли и покорно выполняли его волю. Это он нас всех расставил так, что, участвуя в событиях, мы одновременно видим себя со стороны. Это ужасно! Ужасно!
Г е р ж м а н. В чем вы меня подозреваете?
В а р н а (взволнованно). В том, что вы хотите завладеть моим сном, настолько кошмарным, что, пробудившись, я дрожал всем телом. Но вы хотите им воспользоваться, чтобы наглядно доказать кощунственную мысль, высказанную вами в моем сне. С тем ледяным спокойствием, которое характерно для вашего бессердечия.
П р о к о п. Вы можете повторить эту мысль?
В а р н а. Никогда! Не требуйте, чтобы я произнес это вслух. Уверяю вас также, что я не лгу и сознание мое не затуманено. Я вам о ней напомню — когда он ее выскажет.
Г е р ж м а н. Но вы в нее уверуете?
В а р н а. Я? Никогда. Хоть вы и станете добиваться, чтобы в нее уверовал не только я, но и все, кто будет смотреть на нас и на тех, кого вы сюда созвали.
П р о к о п (Гержману). Вы действительно позвали кого-то?
В а р н а (Гержману). Теперь запираться бесполезно. Вы подыскали себе тех, в чьих сердцах разыгрывался мой сон. Вы почувствовали их метания. И вы заставляете их…
П р о к о п. Значит, вы в самом деле думаете…
В а р н а (удрученно). Что я на сцене. Так же как и вы. И совершенно бессилен. А вскоре придут остальные, они не подозревают, какой кошмар их тут ждет, — ведь, переступив этот порог, они идут на верную гибель.
Г е р ж м а н. Значит, вы боитесь, что ваш сон…
В а р н а. Будет тут показан на самом деле — в театре.
П р о к о п. Как? В театре? На самом деле? Так чего же тогда бояться. В театре нет ничего реального.
В а р н а. Но в том-то и заключается его бесчеловечное намерение, чтобы показать это в театре не как пьесу с выдуманным содержанием. Поэтому он и искал не актеров, которые каждый день разыгрывают новую драму и которым, поскольку они утратили человеческие чувства, безразлично, что они играют, а нас, реальных людей, которые представлять никогда не учились, нас, живых людей, которые болезненно переживают свою судьбу, которые не утратили еще способности чувствовать и не умеют лгать, оставаясь равнодушными к тому, что исполняют.
П р о к о п. Но ведь это смешно. Он бы потерпел фиаско. Мы же вообще не умеем играть.
В а р н а (лихорадочно). Но именно потому он нас и нашел, чтобы мы здесь, в театре, по-настоящему переживали эту ужасную драму. Наша судьба, а вовсе не заученная роль, которую мы будем исполнять, отдается на суд зрителей, привыкших к актерскому комедиантству. А они, может, даже не поймут, что на сей раз играют не загримированные лицедеи, а мы, простые обыкновенные люди, которые тоже ходят в театр на спектакли и имеют совершенно иную профессию.
П р о к о п. Вы — полицейский комиссар. Я — полицейский врач. Неужели вы не понимаете, что нас с вами для драмы недостаточно?
В а р н а. Потому он и созвал еще несколько человек, почуяв, что эта ужасная драма и есть их жизненная судьба. Вернется молодой человек, который только что был. Придет его друг со своей сестрой…
Г е р ж м а н. Это был бы слабый состав исполнителей.
В а р н а (неистово). Конечно! Для вас! Нас хватило бы для любовной трагедии, которая хотя и является повседневной, но все же по-человечески жестока и бесконечно мучительна для любого, кто ее переживает. Но вас она оставляет холодно равнодушным, как и все, что является просто человеческим. Поэтому вы вызываете еще существо с того света, чей покой для каждого должен быть священным. Поэтому вы вытаскиваете…
Стук в дверь; входит П а в е л С т р а н с к и й. Все встают.
Видите! Он уже здесь! Бедный, наивный, ничего не подозревающий…
Г е р ж м а н (представляет). Мой друг Странский, техник…
В а р н а. Вот,
