Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола

М а т ь. Не знаю. Сегодня с утра чувствую какую-то странную слабость.

С о с е д к а. Ты больна?

М а т ь. Так всегда бывает, когда приближается этот момент.

С о с е д к а. Сейчас, сейчас тебе надо…

М а т ь. Я уж давно сижу и жду.

Соседка ойкает.

Не бойся, Мара. И ты несешь свой крест. Только мой — более тяжкий.

С о с е д к а. Тебе не помочь? Ты вся дрожишь…

М а т ь. Это сильнее меня. Я боюсь того, что увижу. (После паузы.) Уходи! Сейчас я должна быть одна.

С о с е д к а, с ужасом глядя на нее, медленно выходит.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

М а т ь, П а л ё.

Мать неподвижно сидит у стола. Глаза закрыты, веки спокойны. П а л ё  освещается лучом прожектора, когда он уже стоит на сцене, будто привидение. Его бледное лицо печально. В руке он держит большой охотничий нож.

П а л ё (тихо). А этот нож я привез брату…

Прожектор гаснет, Палё больше не видно.

М а т ь (вздрагивает, открывает глаза, в оцепенении смотрит перед собой; тихо). Палё, мой Палё!

С улицы доносится говор подошедших к дому и прощающихся шахтеров. Мать встает. Лицо ее измучено, руки и ноги одеревенели.

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

М а т ь, Я н о.

Я н о (входя). Добрый вечер! (Снимает одежду.)

М а т ь. Добрый вечер!

Я н о. Такая работа, как сегодня, — кошке под хвост. В этой старой шахте, наверное, уже ничего больше не выскребешь. Будем открывать новую. (Садится за стол.)

М а т ь (несет миску, ставит ее на стол). Ешь!

Я н о. Я голоден, как волк! Да и суп вкусный. (Ест.) Что-то бабки вчера болтали, что на «Амалке» и на «Луизке» снова появился газ. Но сегодня дышалось нормально, мы ничего не почувствовали.

М а т ь. Соседка была у меня. Она тоже слышала эти разговоры. И боится.

Я н о. Уж очень она боится за своего Мартина. А тот на стену лезет, когда парни напоминают ему о мамочке. Положит он кирку, чтобы на минутку передохнуть, а они не упускают случая: «Так, так, Марцинко, так… Зачем тебе все время работать? Мамочка тебе наказала, чтобы ты берег себя». Подойдем к трактиру, и они начинают его увещевать: «Не ходи, Марцинко. Это не для тебя! Вдруг мамочка придет за тобой да увидит со стопочкой в руке? Плохо тебе будет. Иди-ка ты лучше домой. Трактир — для настоящих парней, а для тебя лучше всего — у печки сидеть!» Мартин только глаза на них пялит — не знает, кому заехать по уху. Скрипит зубами от злости, потому как все на него скалятся. Иногда разреветься готов — когда его уж слишком донимают. Придет потом домой — на мать и смотреть не хочет.

М а т ь. Почему?

Яна. Потому что она виновата, что над ним вечно смеются.

М а т ь. Разве это смешно, что она боится за сына?

Я н о. Чего ей бояться? Мартин уже не ребенок.

М а т ь. Не ребенок. Но он — ее сын.

Я н о. Сын. В нашей бригаде — почти одна молодежь. У всех еще есть матери. Но ни одна из них не присматривает так за сыном, как наша соседка. Ведь вам же не придет в голову за меня бояться.

М а т ь. Что ты знаешь! Все матери одинаковые.

Я н о. Гм! И вы боитесь за меня?

М а т ь. Только я подавляю страх в себе, а мать Мартина этого делать не умеет. Она должна высказать все, что ее мучает.

Я н о. Никогда не думал, что и вы из-за меня мучаетесь. Я работаю, и со мной может случиться несчастье. С вами же ничего не произойдет, даже если нас там, внизу, завалит.

М а т ь. Я потеряла бы сына.

Я н о. Но продолжали бы жить.

М а т ь. Продолжала бы. Даже тогда, когда потеряла бы и тебя и Палё. Жила бы, как дерево, у которого отсыхают последние ветви. Плодов нет, и больше они не появятся.

Я н о. Эх, каждый должен бояться прежде всего за себя. (Закончил есть суп.) Есть еще что-нибудь?

М а т ь. Картошка. (Несет миску.)

Я н о. А вы ели?

М а т ь. Нет.

Я н о. И не хотите?

М а т ь. Не беспокойся!

Я н о. Вижу, еще что-то стоит на плите.

М а т ь. Если тебе мало, отрежу кусок хлеба.

Я н о. А то для кого?

М а т ь. Это… это для Палё.

Я н о. Для кого?

М а т ь. Для Палё.

Я н о. Что с вами?

М а т ь. Палё придет домой.

Я н о. Палё? Из Америки-то? Откуда вы знаете? Он что, написал? Или передал через кого-нибудь?

М а т ь. Не написал и не передал. Но он придет. Я видела его. Он в пути. И уже очень близко от дома.

Я н о. Вам это опять приснилось?

Мать не отвечает.

Почему вы молчите?

М а т ь. Что мне тебе ответить?

Я н о. Того еще не хватает, чтобы вы эти глупости разнесли по деревне. Чтобы люди потом на меня пальцем указывали: «Ага, вон тот, у которого мать — сумасшедшая».

М а т ь. Палё придет.

Я н о (отшвырнув ногой стул). Черт возьми! И из меня хотите сумасшедшего сделать? Вы говорили об этом кому-нибудь?

М а т ь. Нет.

Я н о. Лучше, если вы о нем не будете вспоминать. Тогда и меня парни не будут донимать, как Мартина.

М а т ь. Хорошо, сын мой.

Я н о. Но только чтоб так и было. (Ставит стул на место.) Я пошел к Адаму.

Мать подбрасывает дрова в огонь.

Зачем вы подбрасываете? Вам холодно?

М а т ь. Оставь меня!

Я н о. Эх! (Выходит, хлопнув дверью.)

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

М а т ь, с о с е д к а.

Мать ставит горшок на плиту. Потом лихорадочно начинает прибирать комнату.

Потихоньку входит  с о с е д к а.

С о с е д к а. Тебе уже лучше?

М а т ь. Лучше.

С о с е д к а. Ты так изменилась. Я даже испугалась за тебя.

Мать вытирает тряпкой стол. Достает вышитую скатерть.

Анна, что ты видела?

М а т ь. Ничего.

С о с е д к а. Ничего? (Пауза.) Мой Мартин все еще не пришел. Он у меня хороший. Всю получку, до последнего геллера отдает мне. И все-таки я каждый день жду его со страхом. Не только из-за работы. Ты не знала его отца, Анна. Его уже не было в живых, когда мы пришли сюда. Он умер молодым, даже и сына не успел вырастить. Водка его убила… Я многого боюсь, но больше всего — чтобы Мартин не начал пить. Еще тогда, когда мой умер, люди меня убеждали, чтобы я не спускала глаз с сына, потому что если он пристрастится к напиткам, то и закончит так, как его отец.

Мать занимается своими делами.

Я его уговариваю как могу, насколько хватает сил. Но парни знают, что я не пускаю его в трактир, и чувствует мое сердце, однажды они его споят…