Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген
Франтишка лежит на полу и горько рыдает. Звонок в дверь. Франтишка поднимает голову и тупо смотрит на дверь. Затем с трудом поднимается, подходит к водопроводу, ополаскивает лицо и идет открыть гостю. В прихожей здоровается с кем-то и тут же вводит в кухню подружку А н ч у Б а р т и к о в у. Анча в шляпке, в туфлях на высоком каблуке, улыбающаяся, одета как ловкая служанка, пользующаяся особым доверием хозяйки.
А н ч а. Хорошее дело! Фанда, у тебя еще письмо не готово, а у меня нет времени ждать. Через полчаса у меня свидание возле «Цанзусы» (имеется в виду Сансусси{53}) с одним красавчиком… кучерявенький… я обожаю таких. Он нервный, ждать не любит. Ты, дорогая, даже не представляешь, какие теперь мужчины изнеженные… difisil[126]… говорит моя новая хозяйка. Ох, такая кокетка, она умеет с ними обращаться. Она бывшая оперная певица, пела в немецкой опере, и теперь каждым пальцем водит десяток мужиков. Я с нее беру пример, от нее я многому научилась и усвоила. А столичные парни такие прожженные — бедной деревенской девушке надо кое-что знать, чтобы перед ними выстоять… Да что я тебе говорю? Ты еще младенец и даже не знаешь, как надо на мужчин глядеть. Тебе еще нужны пеленки и колыбелька, а в рот — соску…
Ф р а н т и ш к а. Сядь, чтобы не унести мой сон, — и так мало сплю.
А н ч а (садится возле плиты). Боюсь смять платье. Ты, младенец, не можешь себе представить, сколько нынче стоят эти тряпки. Не будь вокруг старичков, которые любят ущипнуть тебя за подбородок, а потом и раскошелиться за это, я не смогла бы их даже купить. (Протягивает ноги к огню.) Вот это чулочки, да? А нога просвечивает, как алебастр. Да наши бабки в Тршебани{54} даже не смогут их рассмотреть, если кантор не даст им очки. Хи-хи-хи. Но в них холодно!.. Их надо уметь носить. На такие чулочки мужчины клюют как на приманку. Ну, хватит болтать. Не стану тебя отвлекать — садись и дописывай свое сочинение. А мне дай какую-нибудь газетку, только чтобы на последней странице были письма и предложения о браке, а эту чепуху на первых страницах я никогда не читаю.
Ф р а н т и ш к а (подает ей газету со стола, сама садится за письмо). Читай. А мне надо собраться с мыслями, чтобы дописать.
А н ч а (читает, затем поднимает голову). А что делает ваш паныч?
Ф р а н т и ш к а. Который? Здесь их двое.
А н ч а. Ну конечно же, старший, пан Риша. А младший — тяжелый случай — то ли он горбатый, то ли заика… толком не помню. Видно, твоя хозяйка с кем-то согрешила — впервые или по второму разу: у таких братьев не может быть один и тот же отец.
Ф р а н т и ш к а (в замешательстве). Пан Риша… Последнее время он чем-то расстроен. Его словно подменили.
А н ч а. Иди ты! Наверное, плохо его развлекаешь? Я бы его, голубчика, сумела закружить. Ты понимаешь, младенец, он мне подходит. Я стрельнула в него глазами… вроде бы клюет.
Ф р а н т и ш к а (у нее задрожали руки, не может держать ручку, кладет на стол). Что ты говоришь… Пан Риша? Клюет на тебя? Смешно. Закидывай удочку кому-нибудь другому.
А н ч а. А вот и клюет. Ну… а что тут удивительного? Разве я уродина? Милая… Да сколько мужчин на улице глядят мне вслед. А из тех, что ходят к моей хозяйке, каждый второй норовит тиснуть меня в прихожей. А один из них шепнул, что его дразнит моя ножка… Я не обычная служанка. По мне сразу видно, что я другого сорта — во мне есть какое-то благородство. Любую барышню заткну за пояс, во всем ее смогу затмить… и в постели…
Ф р а н т и ш к а. Но чтобы пан Риша с тобой начинал — это не правда.
А н ч а. А вот и начал, если уж тебе так хочется знать. Когда две недели назад я шла от тебя, мы с ним встретились под аркой. Он поздоровался и остановил меня — минут пять мы болтали и смеялись. Он пожимал мне руки и сказал, что хочет опять со мной увидеться… и как можно скорее. А сам с меня жадных глаз не спускал — вроде как ел меня ими. Он в этом деле мастак.
Ф р а н т и ш к а (тревожно). Молчи и не наговаривай на него. Конечно, ты его не так поняла.
А н ч а (со смехом). Ну и скажет! Не так поняла! Хи-хи-хи! Не так поняла! Скажи кому-нибудь другому. Я тоже в этом деле тертый калач.
Ф р а н т и ш к а (затыкает уши и сердито кричит). Перестань смеяться, ради всех святых… или я с ума сойду. Так я никогда в жизни письмо не закончу.
А н ч а. И то правда. Чего нам ссориться? Все прояснится само собой. Скоро увидим, кто из нас прав. А ты дописывай скорее, утешь маму, чтоб порадовалась за тебя, а я могла бы уйти. Наши старушки сразу слезу пускают, если в письме их тысячу раз не поцелуешь. Они — старое поколение. Man muß sie tolerieren[127], говорит моя хозяйка, и она права. Они не прошли такую школу, как мы. Я к своей отношусь тоже снисходительно, порой на нее глядючи приходится закрывать не один, а оба глаза.
Ф р а н т и ш к а (отбрасывает перо, хватает письмо и бросает его к плите). Нет. Не могу его закончить, сил моих нет. (Начинает горько рыдать.)
А н ч а. Что с тобой? Чего ты мечешься, младенец? Это я задела тебя за живое с этим Ришей? Поглядите-ка… уж не влюбился ли наш младенец в своего паныча.
Ф р а н т и ш к а (яростно). Перестань смеяться! Мне не до шуток.
А н ч а (покачивает головой). Что с тобой? Такой я тебя еще не видела. (Пристально смотрит на Франтишку.) Ты, милая, как-то изменилась. Бледная, под глазами круги. Ты словно мученица! Вроде целый месяц не спала. Уж не он ли тебе выспаться не дает?
Ф р а н т и ш к а (вспыхнула, смущенно). Ты тоже не такая, как всегда. Словно с тобой что-то случилось. Ты похожа на привидение.
А н ч а (становится посреди кухни, самоуверенно). Что — я! Я — другое дело. Я попалась — и сделала аборт. А это не так просто… Ты думаешь, выкинула — и дело с концом…
