Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1938—1945). Том второй - Иван Стодола

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Это тюремный номер автора.

Г а в л о в а. Она что, была актрисой?

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Нет. Возможно, у нее и были подобные наклонности, но потом она вышла замуж…

Г а в л о в а. Сколько ей тогда было лет?

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Когда она это сделала? Двадцать или немногим больше.

Г а в л о в а. Совсем ребенок. И, вынося приговор, суд не принял во внимание ее возраст?

С л е д о в а т е л ь. Насколько мне помнится, не было никаких смягчающих обстоятельств. Даже чистосердечного признания обвиняемой. А как тщательно готовила она убийство мужа.

Н а д з и р а т е л ь (вводит Мелихара). Вот он, пан начальник.

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Взгляните, Мелихар. Что-то там не ладится.

М е л и х а р. Будет сделано, пан начальник. (Идет к сцене и что-то исправляет.)

Г а в л о в а. Итак, в главной роли выступает сам автор. Убийца своего мужа. (Поежившись.) А кто остальные исполнители?

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. У тебя есть программка?

Г а в л о в а. Да. Кто, к примеру, играет Адольфа? Кто он, этот номер двести девяносто первый?

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы (надзирателю). Приведите номер двести девяносто первый, только чтобы он ни о чем не догадался. Вероятно, он уже одет. (Гавловой.) Это и есть обещанный мною сюрприз. Адольфа играет Кольбен.

Г а в л о в а. Какой Кольбен? Неужели тот самый актер?

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Да. Он здесь у нас.

Г а в л о в а. Прославленный Кольбен!

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Жену и друга — одним ножом. Кошмарная история. Но самое тяжелое для него уже позади, через пять лет мы его выпустим.

Г а в л о в а. Значит, я увижу игру Кольбена, прославленного Кольбена! Я не пропускала ни одного спектакля с его участием! Последний раз я видела его в роли Гамлета… и вдруг он исчез. А затем — суд… Какой это был актер! Все прочие рядом с ним — ничто!

Н а д з и р а т е л ь  приводит  а р е с т а н т а, столь же безликого, столь же напоминающего живой автомат, как и остальные заключенные. Пожалуй, он даже больше других замкнут в себе, сгорблен, запуган. Надзиратель что-то ему показывает.

И это… (Делает несколько шагов по направлению к Кольбену.)

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Не подходи!

Г а в л о в а (не обращая внимания на его слова, подходит к артисту). Не могу ли я для вас что-нибудь сделать?

Кольбен поднимает голову и почти испуганно смотрит на надзирателя.

Может, у вас есть какое-нибудь желание, может, я могу быть вам полезной?

К о л ь б е н. А-а! Разумеется, есть. Не найдется ли у вас сигары? Сигара для меня — все. С тех пор как нас перестали выводить на работу, я не могу раздобыть ни одного окурка. А сигареты — не то. (Видит, что Гавлова не совсем его понимает.) Слоняешься целыми днями, но разве тут что-нибудь найдешь? Я имею в виду окурок сигары. Не угостите ли?

Г а в л о в а. Постараюсь раздобыть.

К о л ь б е н. Премного обязан.

Г а в л о в а. А я вас видела. Часто видела… на сцене. Вы играли Отелло, Скупого, Эдипа, Сольнеса, Мефистофеля, Гамлета…

К о л ь б е н (слушая ее, распрямляется и приосанивается, на лице его появляется выражение достоинства). Вы знаете, кто я?

Г а в л о в а. Да, маэстро!

К о л ь б е н. Сегодня я снова буду играть. Вы увидите.

Г а в л о в а. Я счастлива, что мне представилась такая возможность.

К о л ь б е н. Нужно приготовиться к выходу. Здесь плохой грим. Я буду выглядеть не так, как хотел бы. Заранее прошу меня извинить. (Поворачивается, собираясь уйти.) А насчет сигары — это шутка. Надеюсь, вы поняли. Всего лишь шутка. (Уходит с артистическим достоинством.)

Г а в л о в а (медленно возвращается к начальнику тюрьмы). И это прославленный Кольбен…

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Тебе не следовало проявлять любопытство. Мне не хотелось, чтобы кто-то признал в нем прежнего Кольбена. У этих людей есть свои странности. Впрочем, все обошлось благополучно.

Г а в л о в а. Знал бы ты, дядюшка, кем был в свое время Кольбен!

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. В тюрьме, детка, каждому приходится менять обличье. Здесь трудно существовать, оставаясь самим собою… Ну, как там у вас? Скоро уже пять!

Н а д з и р а т е л ь. Мелихар говорит, что все в порядке, пан начальник.

Г а в л о в а. Пойду взгляну. (Подходит к сцене.) Да, теперь ее может вращать даже малый ребенок. (Мелихару.) Вы отлично справились со своей задачей.

М е л и х а р. Это я и сам знаю, милостивая пани. Но мне хотелось бы кое о чем попросить пана начальника. Не могу ли я здесь остаться. Вдруг опять что-нибудь заест…

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Конечно, конечно. Можете остаться.

М е л и х а р. Вот видите, пан надзиратель.

Н а д з и р а т е л ь. Ну и пройдоха же ты, небось нарочно загнул гвоздь!

М е л и х а р. Честное слово, пан…

Д в о е  а р е с т а н т о в  поправляют занавес по краям, сцены и уходят.

Г а в л о в а. Кажется, пора начинать.

Н а ч а л ь н и к  т ю р ь м ы. Начнем ровно в пять. Прошу вас, господа, занять места!

Все рассаживаются. Часы на тюремной башне протяжно бьют пять. Свет на крутящейся сцене гаснет. Раздается гонг.

ПЬЕСА

Перед закрытым или еще затемненным занавесом, на ступеньках, ведущих на сцену, стоит  М а р т а. Она одета в серый арестантский халат. Луч света неожиданно озаряет ее фигуру. Часы еще раз глухо, словно бы издалека бьют пять.

М а р т а. Обратитесь вспять, исчезните, два десятилетия моей жизни! Два загубленных и бесплодных десятилетия! Вот я стою в конце длинной вереницы лет, словно покойница в саване. Мысленно переношусь в прошлое и вижу себя в самом начале этой горестной вереницы едва родившимся и уже несчастным существом, которое с каждым шагом приближается к своей гибели. Два загубленных десятилетия! Какой вы могли быть сокровищницей драгоценнейших даров жизни, родником радости и боли, но всегда источником жизни. Струнами скорби и счастья, немолкнущими струнами, мостами между слезами и улыбками, надеждами и разочарованиями, но при этом — радужными мостами перемен! А вы превратились в серое, безликое, безвозвратно утраченное и — увы! — непрожитое ничто. Я перешагну через пустоту этих лет, из мрака настоящего вступлю во мглу былого. (Медленно снимает арестантский балахон, под ним оказывается вечерний туалет двадцатых годов.)

Декорации — гостиная на вращающейся сцене — проступают из темноты.

Я возвращаюсь к свежести своего тела, к юным щекам без единой морщинки, к мягкому блеску волос… Зачем? Зачем я воскрешаю мгновения, которые столь жестоко обошлись с моей доверчивой молодостью? Что они могут вернуть мне? Ничего. Но я это делаю, чтобы спустя почти двадцать лет вы наконец увидели, узнали, поверили, что я была тогда униженной, но беззлобной, несчастной, но безгрешной, отчаявшейся, но безвинной. (Поднимается на уже освещенную сцену.)

I

Гостиная. В ней  А д о л ь ф, человек лет сорока-пятидесяти, хорошо одетый, статный, с резкими, почти грубыми чертами лица, и  к н я з ь, субъект, бросающийся в глаза своим экстравагантным костюмом, моноклем, усиками. Адольф прощается с кем-то у двери. Марта, поднявшись на сцену, останавливается поодаль.

А д о л ь ф (вслед уходящему). Значит, Машек, приходи не раньше чем через полчаса, чтобы не выдать себя спешкой.

К н я з ь. Только уговор — за этого