Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина

В нашей деревне церковь мормонов. В соседней через два оврага – католическая. В семи километрах по дороге тоже деревня и тоже церковь – только евангелическая.

Я спрашивала местных жителей про их веру. Они, в большинстве своём, верят богу кукурузы. И ещё в то, что в нашей клинике им всегда помогут, когда бы они ни пришли.

Теперь я живу не одна, а с медбратом Кирби, он переехал в мою комнату, на ту кровать, где раньше жила Лена. Переехал, потому что его попросили освободить комнату для группы американских врачей, которые прибыли сегодня.

Хирург Ричард, его дочь медсестра Шарлотта, его невестка переводчик Сара. Так как они все родственники, их решили разместить не на свободные места в разных комнатах, а всех вместе, в одной комнате. Тем более, что на испанском говорит только Сара, так, и правда, лучше.

Я рада жить с Кирби. Во-первых, он аккуратно застилает кровать. Почти все волонтёры не находят на это сил и просто по утру бросают скомканное одеяло, а он нет – он расправляет все складочки, уголки подтыкает по каркас и кладёт подушку ровно. Во-вторых, теперь мы можем болтать не только в паузах между приёмом пациентов или, там, на прогулках, но и утром, и перед сном.

Сегодня шушукаемся о несправедливости этого мира, немножко ноем и даже негодуем. Негодуем, что мы оба специально для этой поездки учили не родной нам испанский, занимались с репетитором, сдавали экзамены и только после этого оказались здесь. А эти, гляньте-ка, ни слова на испанском, ни единого! И тоже тут, приехали.

Ну, мы так, недолго и беззлобно. Головой мы отлично понимаем, что приезд этой хирургической бригады – единственная возможность для местных жителей получить бесплатные операции прямо здесь, в нашей клинике. Понимаем, что местные ждали хирурга несколько месяцев, записывались в очередь на специальный листик, приходили спрашивали – когда же уже он прибудет. И вот, прибыл. И это важно для пациентов. Но нам обидно. Чуть-чуть, но всё ж таки обидно – и не убрать это.

А я с переселением Кирби ко мне ещё раз убедилась – какой же у меня теперь есть хороший друг. И я сейчас не про вечерние шушуканья даже.

За ужином все говорили на английском – ради гостей, которые не знают испанского. И Кирби единственный, кто регулярно приостанавливал беседу словами:

– Давайте переведём для Роси, ведь она не понимает английский!

И переводил всё, о чём говорили вокруг меня. Такой лапушка.

Первую операцию проводили буквально на следующее утро. Ричард готовил полевую операционную из того, что было в клинике. Инструктировал свою медсестру Шарлотту и нашего врача Лизу – как именно нужно будет ему ассистировать при операции.

Мы с Кирби снова работали в паре. Он вынимал из шкафчиков нужные перевязочные материалы с надписями на русском – из России привезли. Я читала и переводила ему на испанский состав бинтов, салфеток и антисептиков. Он переводил уже Ричарду на английский. Тот кивал, и после этого материалы раскладывались по категориям вокруг операционной кушетки.

…Удаляли липому в районе плеча маме донны Глории – ничего сложного. Хирург и ассистентки занимались непосредственно операцией, а мы с Кирби поочерёдно, не сговариваясь, держали женщину за руки и шептали ей на испанском – о чём говорят между собой врачи и что сейчас происходит с её плечом. Она кивала, иногда сжимала наши руки чуть сильнее, когда было особенно больно.

Где-то в середине операции Шарлотте стало плохо, и она потеряла сознание. Оказывается, это была её первая в жизни операция. Привели её в чувство водой и спиртом, нашатырь весь закончился. Завершали операцию Ричард с Лизой, больше даже Лиза – она накладывала швы и повязку на рану.

Теперь у меня есть много снимков операции и опыт синхронного перевода.

Собирали мандарины с сеньорой Селестой.

Рассказала, что родилась с глазами небесного цвета, оттого и назвали так. Назвали, а с возрастом цвет ушёл, сменился на привычный гватемальский, тёмный. Имя осталось.

Рассказала, что восемь лет назад её сын умер от болезни сердца, потому что не лечил свой диабет – клиники нашей в деревне тогда ещё не было, а в больницу ездить далеко и дорого. Невестка умерла через месяц, вслед за мужем. Умерла, рожая дома последнего ребёнка, не смогли остановить кровотечение.

Рассказала, что мандариновое дерево – единственное, что есть у неё ценного. На кухне четыре миски и три ложки – для себя, мужа и двоих внуков. На себе одна блуза и юбка, стирает, завернувшись в одеяло, пока внуки в школе. Когда нужно купить тетради, она идёт с мандаринами на рынок и продаёт их.

Дала пять мандаринов для врачей.

Сказала, чтобы мы тут непременно оставались и лечили. Не хочет хоронить внуков. Хочет много лет смотреть, как они сбивают мандарины с дерева и сыплют ей на голову.

ровно три месяца в гватемале

Первая виза закончилась, сделала новую – ещё на девяносто дней. Через месяц буду уже в Никарагуа, там вторая клиника Health&Help.

Ощущение, что я живу на торфянике, который подпрыгивает в такт моим шагам и местами горит. Слишком много всего происходит. А главное, слишком быстро. Невольно подхватываю этот темп и тороплю жизнь ещё сильнее, местами опрокидывая в спешке.

Каждый день вижу, как легко ломаются и заканчиваются жизни. Оттого-то ещё страшнее не прожить и не дожить свою. Вот я и стараюсь. Криво, косо, комкано.

Мне говорили, что заскучаю на второй месяц. Пошёл четвёртый. И мне боязно оттого, что и он скоро закончится. И другие тоже.

А что будет после них, я не знаю. Сейчас уж точно не знаю.

Убежала бояться дальше.

Если бы гватемальский ребёнок от годика до пяти лет умел писать и вёл дневник, там непременно было бы что-то такое:

“Дорогой дневник. Сегодня мама водила меня в клинику показывать доктору.

Мы шли пешком, то есть – мама шла, а я ехал у неё за спиной. Оттуда было очень удобно смотреть орлов и горы. Потом мама начала часто запинаться и вынула меня из-за спины. Я шёл сам и тоже запинался, как мама. Потом я запнулся сильно, упал и поцарапал щёку. Мама поплевала на неё и положила меня обратно за спину.

В клинике доктор сначала делал хорошее. Дал мне листочки и карандаши. Я всё это пожевал, было вкусно и шуршало громко. Доктор услышал и забрал у меня всё.

А потом он начал делать плохое. Клал мне в подмышку холодную палочку и заставлял держать. Палочка пищала, и я боялся. Заставлял открыть рот и светил туда фонариком, наверное, хотел отобрать пожёванные карандаши. Я боролся и плевал в доктора цветными слюнями.

Ещё доктор спрашивал маму, сколько мне лет и что я ем. Мама смотрела на меня и моргала глазами – тоже боялась, наверное. Она сказала мой неправильный день рождения, чтобы доктор не знал все наши секреты. Но он продолжил делать плохое. Достал большую чашку со стрелками и положил меня на неё. Я снова боролся и пускал слюни, но он меня победил. И строго сказал маме, что надо кормить меня лучше, потому что я очень мало вешу. Мама заморгала глазами очень грустно, потом тихонько сказала доктору, что попробует найти деньги и купить мне молоко. Доктор долго писал что-то скучное в бумажку, потом отдал маме какой-то пузырёк, сказал наливать мне из него две ложечки каждый день, пока она не купит молоко.

А потом мы отдыхали на скамейке. Мама дремала. Я хотел ей помочь и сам найти себе еду, без денег. Нашёл мокрый песок, сосновую веточку, а хорошая собачка дала мне засохший хлеб. Поел всё это. Поранил губу веточкой, громко ревел. Разбудил маму, и мы пошли снова запинаться три часа в сторону дома”.

Во время приёма пациентов медбрату Кирби пришло сообщение. Со звуком пришло – какая-то весёлая динамичная мелодия неизвестного ни мне, ни ему происхождения.

Две пациентки – мама и дочь, сидевшие в это время перед ним, услышав мелодию, переглянулись и хихикнули. Кирби тоже рассмеялся и сказал:

– Ну что, будем танцевать?

Пациентки захохотали уже в голос, не сдерживаясь, не прикрывая рты руками. Наконец, дочь нашла в себе силы остановить хохот и ответила: