Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина

засыпаешь быстро и тихо

не разметавшись

не подбирая места

не ища позы

глядя на твоё беспокойное забытье

я вдруг осознаю, что ты

унсури пану́м

пятый элемент

эфир что пронизывает всё

и объединяет

сшивает

это любовь

и выходит что любовь это ты

но и Бог есть любовь

и я смотрю на Него

на тебя

и засыпаю лицом к лицу

а утром я снова не понимаю

кто ты

кто ты из “чор унсур”

есть такая узбекская детская присказка

ак теракми кук терак биздан сизга ким керак

это значит

белый тополь зелёный тополь

кто из нас вам нужен

играют две команды

стоя цепочками друг напротив друга

выбранный другой командой должен рвануться

и с разбегу разорвать цепочку напротив

если разорвёт

забирает с собой одного участника

если нет

остаётся сам

наши ушедшие стоят напротив цепочкой

и выбирают поочередно то одного

то другого

и если собраться с силами

то можно разорвать их хватку

и вытянуть кого-то в последний момент

и да, “неправда что мы стареем

просто мы устаём”

и однажды нам не хватает сил

на прорыв

и тогда мы остаёмся в команде напротив

выбирать следующего

смотри на листы тополя

сверху они зелёные

снизу войлочно-белые

в сильный ветер не понять

какого они цвета

когда я устану

насовсем

и буду вторить хору

ак теракми кук терак

я никогда

не выберу тебя

«когда рисуют сюзане…»

когда рисуют сюзане[1]

на нём нет места пустым знакам

а значит пустым словам

ведь что такое знак

если не слово

а где было слово в начале

нам хорошо известно

сюзане это дастан

поэма

здесь есть место рождению

и смерти

любви

и страху

богу

и человеку

анор это гранат

чтобы были дети

и не было голода

калампир это острый перец

чтобы был покой

и не было зла

офтоба это кувшин

чтобы приходили гости

и не приходили болезни

знаков этих столько же

сколько городов в мавераннахре

а может быть и больше

все они говорят с человеком

но есть один знак

который не рисуется

а вышивается

точнее не вышивается

одна незаметная деталь

всегда остаётся незавершённой

чтобы у мастерицы была работа

чтобы не заканчивалась поэма

чтобы не пресекалась жизнь

усталая строгая женщина

изящно и светло постаревшая

в бело-голубом чапане из хан-атласа

с глазами такими серыми

что их взгляд казался сиреневым

была чизмакаш

рисовальщицей сюзане

что тонким пером пишет по ткани

будущий узор

она пригласила меня в гости

в свой небольшой глинобитный домик

внутри которого был райский сад

расшитых гладью полотен

пока она заваривала чай

я разглядывал сюзане

и не сразу

но очень ясно

прочёл её почерк

на полотнах не было пустого места

такая композиция называется йомма

это переводится

близко

друг к другу

аристотель называл это ценофобией

боязнью пустых комнат

а может быть и не называл

но мог бы

он считал что

бог испытывал

боязнь пустоты

и потому создал всё

и всех

но не подумал

что это будет йомма

что мы окажемся

близко

на полотне души

и отделить нас друг от друга

будет нельзя

потому что это

душераздирающе

а душу как известно

он создал неразрывной

я не услышал

как она вернулась

но я услышал

как она сказала

пустота страшнее смерти

глядя сиреневым взглядом

сквозь меня

за долгие годы нашей дружбы

чизмакаш

я в этом уверен

так меня и не увидела

потому что так и смотрела сквозь

она часто говорила

что ей осталось недолго

но всё жила и жила

будто бог не мог смириться

что на сюзане жизни

она исчезнет

и пустое место

будет зиять

как след от майолики

некстати отпавшей с фасада медресе

странно

но

умерли все её знакомые

оставив за собой детей

видимо один узор

заштопывает дыру от другого

а она всё жила

однажды рисуя очередной узор

она вдруг сухо закашлялась

рука дрогнула

и гранат вышел

скошенным с одного бока

будто надбитым

и несколько капель крови

капнувших на полотно

смотрелись будто выскочившие

гранатовые зёрна

тем вечером я сразу понял

что она уйдёт

потому что её совершенно ясный

сиреневый взгляд

заметно поголубел

припорошенный толчёной индигоферой

самаркандского вечернего неба

он позволил ей уйти

потому что пустота в полотне

повешенном на небо

не зияет

а сияет

и значит это место

не пусто

Второе место

Василий Нацентов

Автопортрет

Книга лирики

«Синего снега к весне тяжела простыня…»

Синего снега к весне тяжела простыня,

на ней, не вставая, весь день пролежали деревья.

Скоро стемнеет, и ты не отыщешь меня,

будто и не было здесь ни любви, ни доверья.

Мимо пройдёшь. И ледовым молчаньем реки

воздух наполнится – он тяжелее и слаще

ночью весенней от взмаха прозрачной руки,

от невозможности жить в настоящем.

Я ухожу с головой обращённой назад –

топкой тропинкой вдоль поймы. Ольшаник. Осинник.

В детстве мечтал я в рассыпанный солнечный сад

переродиться, но разве мальчишка осилит

святость и кротость, пожизненный долг естества,

нежность запретную? На одуванчик похожий

я сохранил только шёпот, которым листва

утром прощалась. Другое – грубее и строже.

Или яснее? Какая разлука кругом!

Капли, как пятки босые, от лунного блеска

переливаются, в тёплый пока ещё дом

катятся к счастью, которое, кажется, близко

и неизбежно, как солнце.

О если бы мне повториться

здесь, на земле, на притихшем весеннем Дону

страшно спугнуть одинокую взрослую птицу

и остаться совсем одному.

«Парусинило поле, и время тянулось к закату…»

Парусинило поле, и время тянулось к закату,

не пылила дорога – ещё сыровато в апреле,

но мошка уже липла к лучам языкатым,

и лучи тяжелели.

Проходи же скорее.

В покинутом мире

спокойнее, проще.

Загадай возвратиться в дегтярную горечь,

в запах бабьего пота.

Пусть молчит одинокая голая роща:

речь твоя перелётными птицами стёрта.