Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
<…>
Смеюсь мне сделанным тобой уничиженьем!
Могу ль унизиться твоим пренебреженьем,
Коль сам с презрением я на тебя гляжу
И горд, что чувств твоих в себе не нахожу?
(К.Ф. Рылеев. «К временщику»)
Казарма «государевой роты» гудела. Во всех комнатах спорили; одни доказывали что-то, стуча себя в грудь кулаком, другие махали рукой и отворачивались, но первые не унимались.
– Выходи на перекличку! – послышалось из коридора.
Споры стихли. Что? Как? Присылали же сказать от фельдфебеля, что вечерней переклички не будет?
– Выходи на перекличку! Выходи на перекличку!
Крик катился дальше, перемежаемый стуком. Первые двери уже раскрывались, коридор наполнялся шарканьем, кашлем и шепотами.
– Сказано ж вам было: не будет переклички! Вертайтесь! – надрывался дежурный у лестницы.
Но люди строились в шеренги, и за ними нельзя было разглядеть того, кто все еще кричал: «Выходи на перекличку!»
– Кто приказал вам выходить? – фельдфебель Брагин тяжело сопел, раздувая ноздри над нафабренными усами. – Разойдись! Живо!
– Никак нет! – взметнулся чей-то дерзкий голос. – Имеем просьбу к начальству! К дивизионному пойдем!
«Верно! Желаем!» Возгласы слились в общий гул.
– Молчать! – крикнул Брагин. Гомон мгновенно стих. – Кто на меня претензию имеет? Выходи на середину!
По рядам пролетел легкий шорох: кто вздохнул, кто шмыгнул носом, кто шепнул что-то про себя. Один из солдат шагнул вперед, приставил ногу, четко повернулся вправо – кто это? В полутемном коридоре не разглядеть.
– Вами мы довольны, господин фельдфебель. И всеми начальниками тоже. А дивизионного хотим просить на Шварца. Завтра воскресенье, Господень день, а с нас опять требуют десятки на смотр! Али мы не люди?
– Степанов? Ты, что ли? – вгляделся Брагин.
Еще два человека выступили вперед, за ними другие.
– Парады вместо обедни! Учение! В Писании сказано: седьмой день для отдыха! Люди мы или нет?
– Отставить! По местам! – Брагин дождался тишины. – Куда вам к начальству, очумели, что ли? Ночь на дворе!
– За ротным тогда пошлите!
– Дурицын! Спина зачесалась?
– Ротного! Ротного сюда! А то сами пойдем!
– Молчать! Вы своей дуростью господина капитана под монастырь подведете!
Солдаты смущенно умолкли.
– Ладно, – смилостивился фельдфебель. – За ротным сейчас пошлю. Но чтоб ни-ни у меня!
Ждали долго: Кашкаров уже лег спать, унтер вернулся ни с чем; за капитаном послали вдругорядь, прося разбудить его. По комнатам не расходились, оставались в коридоре, переминаясь с одной натруженной ноги на другую после долгого тяжелого дня. Масляные лампы чадили, стало душно, несмотря на сквозняки. Наконец послышались тяжелые шаги, появился красный, сердитый капитан.
– В чем дело?
Заговорили все разом, так что ничего нельзя было разобрать, гул загустел от эха под каменными сводами.
– Смирр-на! – рявкнул Кашкаров.
Тотчас настала тишина.
– Говори поодиночке! – скомандовал он и медленно пошел вдоль шеренги.
– Порадейте, чтобы десяточные смотры завтра отменили! Завтра воскресенье! Послезавтра в караул! Мóчи нет! Деньги вышли, в обносках ходим! Все рубашки свои извели на свечки для чистки, на мел да на клей!
Кашкаров остановился.
– Вы – выбранные гренадеры! – с укором сказал он. – Государева рота! Вы должны быть примером, а вы тяготитесь службой!
Все снова зашумели: «Служить готовы! С полным усердием! За государя всю кровь прольем до капли, но таким манером нет никакой возможности!..» Капитан заговорил о строгости законов и тяжести наказаний за дерзкие поступки; его рябое потное лицо приняло суровое выражение. Солдаты молча слушали, пока он напоминал им о расправах за своеволие, увещевая терпеть и не роптать, а к полковнику Шварцу он пойдет в понедельник. Едва он кончил, как рота хором повторила: «Отмените завтрашние смотры!» Николай Иванович сдался.
– Я доложу о вашей просьбе по начальству. Разойдись!
Затопали ноги, коридор пустел, наверху скрипели петлями двери.
– Самые крикуны – из стрелкового взвода, господин капитан, – пыхтел Брагин, провожая ротного к выходу.
– Я сам это заметил. Составь полный список и утром представь его мне.
– Слушаюсь!
Вадковского не было дома, хотя заканчивался десятый час. Что ж, сегодня суббота… Кашкаров оставил батальонному письмо с подробным отчетом и уверением, что солдаты легли спать по своим комнатам. Проставил дату: 16 октября. Собрался с силами и пошел к Шварцу.
Не завтрашние смотры были причиной возмущения солдат, это капитан понимал прекрасно. Повод к беспорядкам подало утреннее происшествие во второй фузилёрной роте, после ружейных приемов. Скомандовали «Вольно!», один из рядовых отправлял естественную надобность, и в этот момент ротный завидел Шварца. «Смирно!» Оправлявшийся встал в строй, не успев застегнуть мундир. Шварц подбежал к нему и плюнул в глаза, а потом взял за руку, потащил за собой вдоль передней шеренги, приказывая и солдатам плевать на их товарища. Украшенные боевыми крестами ветераны отказались это делать, их наказали тесаками. Первая гренадерская все это видела, они решили стоять вместе насмерть – как при Кульме…
Полковник Шварц еще не ложился. Кашкаров доложил ему о случившемся по всей форме, но, ходатайствуя об отмене смотров, несколько раз повторил: «Я прошу вас, господин полковник, я очень вас прошу». Деревянное лицо Шварца не дрогнуло. Выслушав речь капитана, он сказал ему только:
– Ступайте, наблюдайте за порядком и ожидайте дальнейших приказаний поутру.
Значит, смотры все-таки будут.
Конечно: тут уж – кто кого. Если смотры отменить, солдаты решат, что их взяла, и потребуют большего. А если они завтра не подчинятся? Эх, был бы здесь Ермолаев! Он умел говорить со Шварцем, может, и Кашкарова бы научил. Но он со второго октября в отставке с полковничьим мундиром… Уж не нарочно ли его прошение так быстро удовлетворили?
Кашкаров даже остановился, пораженный этой мыслью. Шварц просто-напросто боится их! Всех: и офицеров, и солдат. Он много раз говорил, что недостоин командовать Семеновским полком, и после таких признаний лютовал еще пуще. Жестокость – месть другим за собственный страх. Сколько людей перевели в армию! И сейчас он просто испугался. Не знает, что делать, и уповает на волю Божию – утро вечера мудренее.
Вадковский явился в семь утра.
– Рота, стройся!
Брагин отдал рапорт и протянул ротному записку с именами зачинщиков; Кашкаров не глядя сунул ее в карман. Он не выспался, голова его болела, и сердце грызло тоскливое предчувствие.
Отобрав десять человек для смотра у полкового командира, Вадковский принялся доказывать солдатам, что вчерашнее их поведение было дерзким, неподобающим. Они – государева рота! Его слушали в хмуром молчании.
– Государева рота, а копейки лишней не имеем, – раздался чей-то голос, когда полковник закончил.
– Все достатки на беленье амуниции уходят! – поддержали его другие. – А на вольные работы более не отпускают!
– В церковь
