Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
К восьми часам рота построилась на Дворцовой площади, превращенной за лето в большую стройплощадку. Вадковский и Кашкаров направились к зданию штаба, чтобы доложить о прибытии; Васильчиков сидел в прихожей. Вид у него в самом деле был нездоровый.
– Ступайте в манеж, – сказал он осипшим голосом.
В ярко освещенном экзерциргаузе уже стояли две роты Павловского полка в полном снаряжении. Семеновцев поставили между ними.
– Как вам не совестно бунтовать! – каркал Васильчиков, проходя перед строем. – Вы опозорили имя гвардейцев! Имя семеновцев! Сейчас из крепости пришлют конвой, и вас доставят туда.
– Сами пойдем! – зашумели мятежники. – Куда прикажут! Своею охотою! Не нужен конвой! Хоть с одним инвалидом!
Конвоировать семеновцев выпало павловцам. Некоторые обнимались с арестантами, иные даже плакали. Кашкаров ушел вместе со своими гренадерами; Вадковскому Васильчиков приказал передать Шварцу, чтобы нарядил в завтрашний караул других людей – по двадцать человек от каждой роты. И самое главное – все правила в полку должны остаться без изменений! А то еще нижние чины возомнят, будто способны своими требованиями сделать отмену по службе.
… – Вот те крест: видел своими глазами! Из Гостиного выхожу, глядь – наши идут. Куда, зачем? В караул ведь утром только! И без оружия все! Я за ними, на площадь. Их в манеж. Это на ночь-то глядя, в Господень день! Потом выходят – павловцы по краям, с ружьями. И пошли все к саду, а оттуда к мосту наплавному – в крепость!
Солдат слушал товарища, продолжая машинально водить щеткой по штиблете: утром в караул, все должно быть в порядке.
– Как же это, а? – продолжал тот, часто хлопая глазами. – Ведь в крепость их повели! Они же за нас муку принимают! Говорили – вместе держаться, а это что же, а? Мы-то? А?
Махнув рукой, он вскочил с табурета и выбежал из комнаты, а солдат какое-то время еще сидел на койке, прижав к груди штиблету и щетку. Потом решительно бросил их на пол и тоже вышел в коридор.
– Выходи на перекличку! Выходи на перекличку! – кричал он, стуча в двери.
– Государева рота погибает! – вторил ему товарищ.
Была уже полночь. Из дверей высовывались растрепанные головы с очумелыми лицами, спрашивали друг друга, что случилось.
– Нет больше государевой роты! – отвечали им. – В крепость повели!
Шум из нижнего коридора стал слышен и наверху, где жили семейные.
– Вроде на перекличку зовут, – прислушавшись, сказал пожилой солдат и сел на кровати.
– Не ходи! – жена обхватила его сильной рукой.
– Сдурела? Пусти!
Он оттолкнул ее и начал одеваться.
Женщина встала с кровати, накинула на плечи платок, подбежала к двери, приникла к ней ухом, прислушиваясь, а потом прижалась к ней спиной, раскинув руки крестом.
– Степушка! Не ходи!
– Пусти, дура!
– Родненький! Не ходи! Погубят они тебя, Господи-и!
Баба со слезами повалилась мужу в ноги; проснувшиеся дети тоже заплакали от страха.
– Кому говорят!
Но в это время снизу донеслись крики унтеров: «Разойдись! Разойдись!» Отпихнув жену в сторону ногой, Степан сам приник ухом к двери, потом тихонечко приотворил ее, высунул голову в коридор. Шум стал слышнее, внизу гомонили голоса, перекрикивая друг друга, но вот раздалось: «Смирр-на!» В наступившей тишине послышался голос ротного; чтó он говорил, было не разобрать. Подумав, Степан закрыл дверь и вернулся на кровать. Жена шикнула на детей, села рядом, стиснув рукой ворот рубахи. Так они и сидели какое-то время, незряче пялясь в темноту, ожидая, чего Бог пошлет.
– Ну, вроде стихло, – изрек наконец Степан.
– Господи Иисусе, Пресвятая Царица Небесная…
Встав на колени перед образом в углу, жена его прочитала молитву с земными поклонами, а потом прикорнула рядом с мужем. Тот лежал на спине, сложив руки на груди и глядя в потолок, это снова напугало ее.
Они сами не заметили, как уснули. Новый всплеск шума вытолкнул их из благодатного забытья обратно в казарму, наполнившуюся топотом и криками. «В третью роту!» – вопили внизу. Степан вскочил, напялил в темноте панталоны и мундир, сунул босые ноги в штиблеты, отпихнул вывшую жену и выбежал в коридор, куда уже выскакивали другие женатые солдаты.
– Куда прёте? – рявкнул на них фельдфебель, когда они спустились по лестнице. – Не было команды собираться! Назад!
В коридоре нижнего этажа, однако, топтались солдаты под злыми взглядами разбуженных унтеров. Что творится-то, а? Куда идти?
– Разойдись! – решительно сказал капрал, и женатые повернули назад.
… – Сергей Иваныч! Господин капитан!
Лука тряс Муравьева за плечо.
– Что? Который час?
– Должно, первый. К вам дежурный, в казармах шалят.
Слушая рапорт унтера, Сергей начал поспешно одеваться. В первой и второй фузилёрных ротах беспорядки: говорят, что первую гренадерскую арестовали и отвели в крепость, рвутся ее спасать. У нас пока спокойно, все спят, но как бы не вышло беды: шатаются под окнами, кричат: «Третья рота, выходи!»
– Кто остался в казарме?
– Дневальный и часовой.
– Ступайте назад, заприте все входы и выходы, никого не впускать!
Дежурный не успел: двери выломали, часового с дневальным оттеснили, солдат разбудили. Когда Муравьев прибежал в казарму, люди уже выстроились и выравнялись, насколько это было возможно в тесном коридоре; с ними разговаривал Вадковский.
– Не ваше дело входить в распоряжения начальников! Расходитесь по своим комнатам и готовьтесь к караулу!
– К караулу готовы будем, но не иначе, как с головою! Государеву роту пускай ослобонят! Шварца видеть желаем! Мы начальству всегда послушны были! Шварца сюда! Государеву роту!
– Молчать!
Что им сказать? Что им сказать?
– Я, ваш командир, приказываю вам, – раздельно произнес Вадковский, – оставаться здесь и ждать меня ровно час времени. Я поеду к начальникам, чтобы донести им о вашей просьбе и ходатайствовать о прощении виновных. Поняли вы приказ?
– Так точно, господин полковник!
Почти столкнувшись у входа с Муравьевым, Вадковский то ли не увидел, то ли не узнал его, да и сам полковник сильно изменился: осунулся, глаза воспалены, щеки небриты. Сергей прошел в середину коридора.
Здесь были не только его солдаты: на флангах и за фронтом скучились незнакомые лица – должно быть, это были пришлые, из других рот. Обведя медленным взглядом тех, кого он знал хорошо, Муравьев заговорил, обращаясь именно к ним:
– Ребята! Я вами командую четвертый год. Вы честно служили все это время и не запятнали себя ни одним противозаконным поступком. Вы желаете справедливости – я тоже желаю ее
