Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

Полгода на черной доске — задержка в переводе до исправления (а признают ли исправленным?); год — исключение и употребление в низших работах. Самых малолетков будут гонять на посылках, старших — сразу в мастеровые или на земляные работы; с четырнадцати лет в шахту пожалуйте. Так-то.

Строптивых и одержимых болезнями велено исключать немедленно. За всеми вести наблюдение, и за нарушение с наблюдающих взыскивать совместно с виновными — значит, поровну. Так-то.

Не оказавших успехов через два года обучения определять в рядовые должности к мастерству. Исключать можно в любое время, даже через первые полгода. Неисправившихся и закостенелых в пороках определять в земляную работу. Так-то. Порочных и неблагонадежных к воспитанию удалять сразу и вовсе из училища, передавать в другие заводы для черной работы. А еще можно попасть в рекруты, схлопотать двадцать пять лет солдатской каторги. На всю жизнь. Тем и кончить образование. Боязно и начинать учение ради такого конца. Так-то.

Без правил, конечно, существовать невозможно, но и правила должны быть добрее, а то чуть что — вместо простой розги — шахта, солдатчина[14]. Об исключении в правилах сказано много раз, это о приеме нигде и ничего не говорится.

Правила и прописи по стенам развешаны, крупными буквами обозначены, да еще, кроме того, каждый ученик должен иметь при себе выписку из правил, соблюдение которых проверяют сотрудники отца Еосигнея, ученики старшего класса. Главный из них официально назван инспектором Чёрмозского народного училища и наделен правом наказывать провинившихся учеников первого — нижнего — класса. Прикажет вынуть книжечку с выпиской из правил, заставит прочесть и поставит в угол на колени.

Училище занимало несколько помещений: прихожая, верхний класс, нижний класс, еще три комнатушки, потом учительская, канцелярия с библиотечным шкафом и кабинет отца Еосигнея с иконой. Здесь читали молитву перед занятиями.

В классах столы и скамейки обыкновенные. Ученики — локоть к локтю, тесно, но терпели: заниматься пришли, а не баловаться. В короткую переменку можно по нужде отпроситься и пробежать через двор за «экзекутс-пункт». Так и разомнешься. Пока бежишь за дальний сарай, не забудь, зачем бежишь, ведь в другой раз так завопят, что и нужду отложишь до конца занятия.

В нижнем классе зимой занятия с восьми до одиннадцати и с часу до трех. Всего пять часов (свечи берегли). А летом занимались дольше. За полчаса до начала уроков ученики должны собраться в училище и все время безотлучно там находиться. В субботу и среду занятия лишь до обеда, но домашних заданий дадут столько, что весь день занят. В субботу повторение пройденного за неделю по арифметике, грамматике, письму и истории.

В одиннадцать часов отпустят на обед. Можно бы побегать, но не очень-то резвись, и на улице чтобы было все благонравно, а то, гляди, любой заметит, скажет, а в правлении разговор короткий, да и разговору не будет, а только приговор в два слова: «Собирай пожитки».

Второй сбор к двум часам. И опять за полчаса до учения прийти, и безотлучно до пятя часов. Это для нижнего класса, в верхнем занимаются дольше. А ты еще на квартире старайся. Только все же у хозяев заниматься негде. На стол с размаху ничего не клади, от щей может оказаться сырость, сначала вытри лужу. А разложился, так оберегайся: хозяйская бабка запросто тетради заляпает тестом.

III

Прошла неделя, Степан осмотрелся; прошел месяц, Степан освоился и стал чувствовать себя увереннее.

Предметы легко изучать, только запоминай правила. Раньше Степан постоянно ломал голову, не знал, например, где ставить «е», а где «ять»[15]. Особенно трудно, когда с голоса пишешь. Поставишь «е», а нужно этот пень выводить с приступочкой— «ять». А учение все объясняет, только надо терпеливо запоминать. Надо и руку набивать в письме. Красиво написанное всем старшим нравится. Кто из конторы ни придет, все за ровность письма хвалят Степана.

Управился с уроками, выучил все твердо, так можно и на учителя посмотреть — какой он. А учитель оказался веселый. Есть у него книжка с картинками, там нарисованы воины. Показал и велел собирать свечные огарки, беречь их. А потом поздними вечерами начали клеить большие листы бумаги, кроить, вырезать и примерять картонные доспехи.

Рисунки в книжке одними штрихами, а как они доспехи и шлемы красками расцветили, так все сказочно заиграло. Кудесник учитель, хоть и говорят — «декабревый».

Он и учил, и будоражил ребячьи умы. Однажды напевал себе под нос, напевал да как воскликнет: «Ах! Должно ли людьми скотине обладать… Не жалко ль, может бык людей быку продать?» Потом спохватился и кое-как объяснил, что, дескать, Сумароков это сочинил, беря с натуры. А что бык — помещик, через много лет стало понятно тем, кто эти слова не забыл.

Клеили, клеили, наряжались римскими воинами, и вдруг учитель всех составил в живую картину. Покрасовались, потом других поставили, сами посмотрели, будто из волшебной страны явилось население.

И после этого-то волшебства возвращаться в хозяйкину избу, где толчея, грязь и холод. Хозяйке от нахлебника мука и крупа, и что мать ему добавит — тоже ей. А жилец еще и работай по дому с темка до темка. Притом, как знаешь, выполняй домашние задания в темноте, примостясь на краю стола. Да и это все преодолимо, только бы учиться, тем более что после уроков можно живыми картинами наслаждаться.

Как-то сторонние люди посмотрели на группы, слух пошел, и главный заводский управитель Поздеев потребовал живые картины показать у него на дому.

Сделали невысокие подмостки, часть зальцы отгородили занавеской из цветастого ситца, которая на веревочках опускалась к полу и вновь поднималась, когда надо закрыть «сцену». Гости издалека съехались, мальчишки изготовились — только начать, но тут Настя, единственная дочка Поздеева, так заверещала, что гости уши позатыкали. Пришлось и ее поставить с мальчишками.

Степан, худой и угловатый, с набеленным лицом и голыми коленями, в бумажном панцире, стоял в центре группы, а Наську подняли на стул — раз Наська, так ее в центр картины, — и она держала венок над стриженой головой Степана.

Учитель изловчился направить зеркальца и отраженным светом хорошо осветил группу. Стояли долго, пока гости рассматривали, закусывая и обсуждая, выбирали, кому кто больше нравится. Похвал больше, конечно, Наське уделяли, досталось и Степану, поскольку над ним она держала венок.

— Ай-ай, и здорово мы! — задавалась Наська после картины, а гости, конечно, ее снова хвалили больше всех.

Румяная толстуха с тех