Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

— Вместе представляли и еще будем.

Степан отлично занимался и осень, и всю зиму, и весну, и лето до самой «макушки». Доска для примерных и добронравных заполнялась в июне, на нее и Степана поместили. Теперь жди награду, глядишь — аттестат, который дает право на лучшее место: могут направить писарем в Санкт-Петербургскую контору, в Пермь, в Чёрмозское правление, в любую заводскую контору. Разве плохо складывается жизнь? Можно забыть все старые невзгоды, надеяться, что с мамой и Николкой будут жить в достатке.

С хорошим настроением Степан впервые пошел на каникулы. Один раз отпускали на две недели в страду. Всю дорогу в полторы сотни верст Степан шел торопливо, да еще бегом бежал, чтобы обрадовать мать: его на доску вывесили.

Дошел, добежал Степан, дома радость. Прошла неделя, пора обратно собираться в училище. Вот тут мать и сказала, что квартирные деньги платить не может — неоткуда их взять. Хоть самой себя заложить, так никто не берет. Ну еще полгода заплатит, а больше силы нету.

Степан сразу слов не найдет. Тогда же Василий приступил с утешением:

— Чего тебе учиться? Ну еще два года проходишь, а после что? Эта же должность! Так ты ее и сейчас получишь. На два года в продвижении не отстанешь. Еще, вишь, какое дело, здоровье у тебя плохо, — продолжал Василий. — У хозяйки, говоришь, жить худо: углы промерзают, темно. Богатые не пустят, а бедным — где что взять? Живи дома в тепле и сытости. Ты парень умный, научился уже. Так на кой тебе далее учение? Ты училище кончишь и ко мне же писарем придешь, так это я тебе сейчас предоставляю. Иначе мать истратится, ты время потеряешь.

И по-Васькиному выходило — Степану его благодарить остается: устроил в должность и смилостивил судьбу, ведь могут куда дальше послать в отдаление от родного дома, а тут возле матери. И на месте, и в должности.

Встал Степан за конторку. А надели ошейник копииста — за конторкой стой, за Василия доделывай, глядишь, он отлучиться может: на торговлишку нацелился. Ты поседеешь и ослепнешь, а все пиши; пиши до смерти, на то и жизнь тебе! Целиком она в распоряжении господ. В такой радости год пройдет, а кажется, что десять прожил.

— Теперь не ты платишь, тебе платят, — твердил свое Васька.

Он и Надёхе внушал, и та за ним стала повторять: — Тут вот оно, место-то, при доме-то.

А Васька еще добавлял:

— Приказано после обучения два года именовать старшим учеником, потом иметь в числе практикантов шесть лет. А далее что? После всей выслуги на неверном-то месте да в рекруты попасть! А тут под присмотром: не дадим в обиду! — заверял Василий при каждом удобном случае.

Васька зарился на красивую Надёху: «И дом крепкий. Если жениться — сразу для хозяйства два работника; Николка подрастет — третий.»

Писарь «поклонился» начальству, выпросил вдову и женился на Десятовой.

С тех пор стало Степану сниться, как мать замуж отдавали, не за Ваську, а в первый раз. И страшный это был сон!

Жестокими свадьбами прославился Кизел — завод Лазаревых… После пожара стали убегать холостые, так чтобы оставались жены в залог, толпой согнали парней жениться. Из женской толпы приказчик невест за руку выхватывал: кого достал. Получал мальчишка старую. Вот тебе и все сватовство! Пятнадцать пар набрал приказчик… Было тогда матери неполных шестнадцать лет. Хорошо, что ей сердечный парень подвернулся, а не старик… Свадебные дрýжки при новобрачных из наказанных рудничной работой. У одних кандалы на ногах, другие в рогатках: железный хомут на шее заперт тяжелым замком, вверх торчат витые рога с колокольчиками. Рогаточных приказчик заставил плясать. Сам в шляпе «трубой» сидит, хохочет, ногой вывертывает и подпевает любимую игровую: «Вот так! вот сяк! и вот эдак и вот так!» Кто упился за свадебным столом, другим кусок не лезет, обвенчанным впору захлебнуться горькими слезами…

Степан и Петя в разлуке вспоминали друг друга и мечтали о свидании, но встретиться так и не пришлось. Как это всегда бывает, при препятствии желаемое еще желаннее, и захочется такое препятствие уничтожить, пусть даже жертвуя собой.

Петя осуждал жизнь, в которой произвол узаконен. Разве неестественно, что симпатизирующие друг другу люди хотят общаться? Но против душевного притяжения восстает грубая сила. Не нужно ей давать торжествовать над собой. Пусть грубая сила подчинится и отступит перед возвышенной душой.

Но хоть гордо поднимаешь голову, а грубая сила есть сила. Это приказчики и управители дают знать вседневно.

И все же Пете на многолюдии разлуку переживать легче. Его отвлекают повседневные дела, он учится. Степану во второй срок в конторе работать горше прежнего: нет надежды на будущее.

Год прошел, второй и третий. Степан все стоит и пишет. Тем временем до Кизела доходят слухи, правда редкие и отрывочные, о том, что училище расширяют. Добавили катехизис, риторику[16] и науку о должности человека. Катехизис учит познавать, что значит истинное христианство. Последнее и по катехизису не соблюдается. Наука о должности человека открывает обязанности противу себя и ближних. А риторика назначена для лучшего развития способностей в изложении какого-либо предмета. Поможет, значит, мысли свои в порядок привести. Видно, господам надоели косноязычные бумаги, которые приказчики пишут, а ты переписываешь каждый день. Наука, может быть, прояснит многое, чего не понимаешь пока, Еще ввели преподавание всеобщей истории и географии. А потом горный класс открыли. В горный класс попали четыре человека, в числе их Федька, Петя, Мичурин, Михалев. Им счастье, а Степану огорчение — неужели он со временем не смог бы учиться на горняка? Мог бы Поздеев вспомнить ученика из римских картин. Нет, что ни говори, загублена его жизнь!

IV

Сначала Поздеев ухитрился скрыть третий класс за продленным обучением в двух начальных на полгода. Потом, осмелев, открыл без доклада губернатору и третий класс, опять на полтора года. Так он догнал пятигодичное училище. Это уже не то что образование для «людей нижних состояний»; это выше разрешенного купеческого образования, близко к образованию для детей дворян и чиновников.

Такое училище в старых жалких клетушках не умещалось. Бородатый Поздеев размашисто шагал по своему дому, переходя из залы в залу.

— Вот экие бы хоромы дать училищу, так все классы влезут и для университета места хватит!

Теперь он прихожую вытянет во всю длину дома, образуется, как это у городских называется, коридор; из него в классы по обе стороны входи, никого не тревожа. Так он