Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
Говоря так, Сергей медленно шел вдоль шеренги. Солдаты опускали глаза под его взглядом, виновато вздыхали. Но как только он скомандовал: «Разойдись!», на левом фланге крикнули:
– Не расходись, третья рота! Государева рота погибает, а третья рота спать пойдет? Здесь весь батальон! Пошли вместе просить по начальству!
Муравьев метнулся туда.
– Молчать! Кто здесь не из третьей роты? Вон отсюда!
– Нам полковник приказал обождать, мы и ждем! С места не двинемся!
– Напра-во! – скомандовал кто-то на правом фланге. – Пошли во вторую гренадерскую!
Людской поток устремился в правые двери.
– Фельдфебель! Двери запереть, из казармы никого не выпускать! – крикнул Муравьев, а сам поспешил за ушедшими, чтобы вернуть назад своих.
Растерянный Тухачевский, тоже поднятый с постели, не мог понять, что происходит. Не обращая на него никакого внимания, какие-то люди расхаживали по казарме, будя солдат. Рослые, красивые – наверное, из первой фузилёрной роты, которой раньше командовал Щербатов. Эх, был бы он здесь, ничего бы не случилось! Его любили и боялись. Муравьев объяснил Тухачевскому, что всех чужаков надо немедленно гнать, а своих не выпускать, обошел комнату за комнатой, высматривая своих и строгим голосом приказывая им идти обратно в казарму. Его слушались беспрекословно; когда он вернулся, вся третья рота была налицо, кроме взвода, отряженного в караул на маскарад. Правда, нашлись и лишние. Им капитан объявил, что никого больше не выпустит; раз полковник приказал ждать его здесь – пусть ложатся в коридоре. Всем спать!
Солдаты разошлись по своим комнатам, только пришлые сбились в кучки в коридоре, тихо разговаривая впотьмах между собой. Кто-то принес слух, что ребята из второй роты, устроившей весь этот переполох, ходили даже к полковнику Шварцу, не застали его дома, побили окна каменьями, а с мундира, вычищенного денщиком, сорвали лазоревый семеновский воротник – недостоин!
Муравьев почувствовал огромную усталость. Пожалуй, если бы сейчас кто-нибудь крикнул: «Пожар! Горим!» – он бы даже не пытался спастись. На подгибающихся ногах Сергей поплелся в фельдфебельскую, где уже сидел понурый поручик Тулубьев из первой фузилёрной роты, оказавшийся в третьей помимо воли: пытался остановить своих, а его притащили сюда. Муравьева взяло зло на Шварца: понабирал в роту всяких негодяев, лишь бы высокие и волос к волосу, голос к голосу, да еще и командовать поставил колпака! Просили же его выписать двух самых наглых в армию! А теперь хорошие люди могут пострадать…
– Караул идет! Заберет нас! – взметнулся вопль из коридора. – Ежели хотят хватать, пусть вместе хватают! Один конец!
Снова топот, крики, хлопанье дверей, треск ломаемого дерева…
– Стоять! Назад! – надрывался Муравьев.
Караул был свой, из третьей роты, возвращавшийся в казарму спать, – вновь эти баламуты коридорные подняли кутерьму и устроили кавардак! Живших в верхнем этаже удержать удалось, но из половины комнат в нижнем этаже солдаты выбежали на улицу. Оставив фельдфебеля наводить порядок, Муравьев с Тулубьевым помчались следом.
На огромной Семеновской площади собрался почти весь полк; роты перемешались. Офицеры бродили в кромешной темноте, пытаясь отличить своих, но куда там! Фельдфебели и унтеры остались по казармам, юные поручики и прапорщики и при свете дня не распознали бы своих солдат, тем более что те не оставались на месте, перебегая из кучи в кучу. Шел пятый час утра; еще не рассвело, но из слобод в город уже потянулись вереницы простого народа. Привлеченные шумом, мужики останавливались потолковать с солдатами; то тут, то там слышалось: «Государева рота! Всем миром! Один конец!»
Большой чернильный сгусток впереди шевелился с конским фырканьем; солдаты снимали перед ним фуражки. Муравьев устремился туда – это какой-то начальник! Он еще издали узнал голос Милорадовича; тот долго что-то говорил, потом скомандовал строиться.
– Как строиться? Государева рота под арестом! Пристроиться не к кому!
Милорадович сказал еще что-то.
– Наказание примем всякое, какое начальству будет угодно, но полковника Шварца терпеть мóчи нет! – отвечали ему.
– Офицеры, ко мне! – услышал Муравьев другой начальственный окрик.
Это оказался Бенкендорф.
– Господа, стройте полк! Командующий корпусом скоро прибудет сюда. Полковник Шварц отрешен от командования; ваш новый начальник – генерал Бистром. На рассвете он будет смотреть полк.
Бенкендорф дал шпоры коню и умчался. Растерянно оглядевшись вокруг, Муравьев вдруг увидел Вадковского.
– Иван Федорович! – обрадовался он. – Победа?
Полковник покачал головой.
– Я просил, умолял, доказывал, что единственный способ унять беспорядки – выпустить первую роту из крепости. Он отказал.
«Он» – это Бенкендорф?..
Второй и третий батальоны начали кое-как строиться, повинуясь командам Яфимовича и Обрескова, но люди из первого батальона мешались среди них, не давая становиться в линии; полк снова сбился в кучу.
– Потемкин! Потемкин! – пронеслось над ней, и ликующее «ура!» вырвалось разом из сотни глоток.
Потемкина окружили, обнажили головы, простирали к нему руки, просили со слезами вернуться в полк, обещая служить без всякого жалованья, лишь бы под его командой. Растроганный Яков Алексеевич мог только повторять: «Ребята! Ребята! Вы знаете: я покóрен государю, а вы будьте покорны своим начальникам».
– Мне стыдно смотреть на вас! – гневно воскликнул еще один подъехавший всадник. Муравьев узнал генерала Закревского из Главного штаба.
– А нам ни на кого смотреть не стыдно! – отвечал ему солдат, выступив вперед.
Тухачевский легонько ахнул. Это был ветеран из его роты, принявший в сражениях пятнадцать ран. Если генерал сейчас спросит его имя… Но Закревский не спросил.
– Если вы продолжите выказывать неповиновение, с вами поступят как с преступниками! – громко возвестил он. – Сюда идет конногвардейский полк! И еще шесть пушек!
– Мы под Бородином и не шесть видали, – мрачно сказал кто-то из толпы.
Громкое цоканье множества подков по булыжникам восстановило тишину – приехал генерал Васильчиков со своими адъютантами. Напрягая из последних сил свой сорванный голос, он обратился к батальонам, темневшим смутной массой в предрассветной мгле:
– Солдаты! Мне донесли, что вы требуете освобождения из крепости первой гренадерской роты. Это невозможно! Рота его величества ослушанием и своевольством сделалась виновною, я арестовал ее и велел предать суду! До высочайшаго разрешения ее нельзя освободить ни под каким видом ни от суда, ни от ареста! Ваши командиры говорили вам об этом, но вы их не слушали и
