Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
Но вслед за этим Абай умолк. И больше Дармен не слышал ничего подобного. Он говорил Айгерим, Какитаю: «Астапырал-ла! Боюсь, как бы не было это последним взлетом Абая-ага!» Сказав это, Какитай прижал ладони к глазам, чтобы скрыть свои слезы. И ему в эту минуту открылось, что он слышал, в сущности, последние стихи великого акына! Совершенно особенные, волшебной силы стихи.
Последнее, драгоценное, таинственное, что всплыло из глубин его великой души. Неважно, сказано прозой или стихом, -но это была сама поэзия, сама изначальная красота души и сокровенного мира Абая!
Мысль Дармена улетела дальше. «Абай себя сравнивал с этим могучим одиноким деревом, - думал молодой поэт. - Это он сам всю жизнь щедро разбрасывал в степи кочевнической свои цветы, плоды, семена! И когда же он высказывает обо всем этом? Не в ту ли минуту, когда роковая молния бьет в это дерево и убивает его? И оставляет на его месте старый иссохший пень... У дерева были три-четыре великолепных, могучих ветви: это сыновья Абиш и Магаш, это друг Ербол, это соратник в борьбе - батыр Базаралы. И вот молния судьбы - огненная молния смерти одним ударом отсекает все эти ветви!» Только теперь понял Дармен: слово о могучем дереве было словом прощания Абая со своими сыновьями, с Ерболом, с Базаралы. Это было его прощальным «Кош, кош!» - вместо горьких стенаний, рвущихся из кровоточащего сердца.
Все это понимал Дармен, как может один поэт понимать другого поэта. Абай предстал перед ним человеком, вдруг ясно осознавшим, что жизненный путь его завершен. Прозрение пришло во время последнего возвращения к нему ясного сознания. Понимая это, Дармен не смог больше сдержаться и, сидя рядом с учителем, разразился горькими слезами отчаяния.
Вскоре Абай впал в бессмысленное состояние. Потеряв двух любимых сыновей, лишившись дорогих его душе друзей, не выдержав груза печалей и горестей, Абай ушел от всего этого в свое запредельное одиночество.
Вот что, оказывается, однажды у могилы сына он сказал Бай-магамбету: «Дни мои сочтены. Скоро и я уйду, я знаю». Когда сын Исхака Какитай, старший сын Абая Акылбай и другие родственники предложили: «Пригласим доктора», - Абай, услышав это, сделался мрачен и с недовольным видом покачал головой. Дал понять, что решительно отказывается. Он почти перестал спать, ночами вовсе не смыкал глаз. Ни с кем не заговаривал, никому не отвечал, лишь время от времени неожиданно произносил какие-то невразумительные слова...
Абай не отвечал и на ласковые, трепетные обращения Ай-герим, которая, отчаявшись, как-то три дня подряд находилась возле него, вилась вокруг мужа, плакала, ласкалась, стараясь пробиться сквозь его страшное равнодушие. Не переставая, растерянно повторяла: «Жаным, что случилось?», «Душа моя, что с вами?» Но Абай лишь молча гладил ее по спине, проводил рукой по ее волосам, по лицу, с былой нежностью лаская жену. На третий день он осторожно поцеловал ее в глаза, полные слез, и подал знак рукой: «Теперь уходи, ничего больше не говори...»
Перед Абаем рушился, раскалывался на куски мир, тот самый мир, которому он сам принадлежал, который был известен ему весь. Этот мир рушился, уходил - кончалась и жизнь Абая.
Народ бедствует, голодает, безысходно мучается, вымирает. Люди степи вышли на последнюю кочевку - куда? Неизвестно. Громада обнищавших кочевников, которая называлась «народом», двинулась по дорогам, разбредаясь, рассыпаясь во все стороны, рассеиваясь по всему белу свету, постепенно исчезая. Скоро исчезнет и сам Абай, который перешиблен напополам, упал на землю после того, как рухнула его опора - Магаш. В знакомом мире наступил некий разлад, ломаются все основы, - и вместе с этим сломалось что-то в сущности самого Абая. С каждым днем он теряет, одно за другим, свои достойные человеческие качества. Увядает телом, хиреет духом, теряет силы, неотвратимо дряхлеет.
Теперь все это не имеет значения, - он ничего этого не замечает, уйдя в полную бессознательность. Он не знает нужды ни в пище, но во сне, ни в разговоре. Сознание угасло, он не плачет, не смеется, не желает ни радости и утешения, ни хорошего или плохого, - ничего. Дни и ночи, сомкнувшись в одно целое, превратились для него в сплошной зыбкий мираж.
Иногда в подсознании его возникало ощущение, что он барахтается в мутной воде, в холодной глубине, и делает вялые попытки всплыть. Всплывает и хочет устремиться куда-то. Но, оглядываясь вокруг, нигде не видит берега. Лишь в одном месте, в страшной дали, у самого горизонта, затянутого пеленой дымки, виднеются очертания высокого темно-серого острова. Он предстает силуэтом, сумрачный отсвет ночной мглы на нем, - но за ним, на разгорающемся небосклоне, пронизанном золотыми лучами восходящего солнца, играет, трепещет лучезарный восток. Душа Абая в великом порыве устремляется туда, к заре восходящего рассвета, - как к священной кыбла, той стороне неба, куда должно направлять молитвенные обращения. Но чем с большей силою душа его рвалась к новой призрачной действительности, всплывшей из холодной, мутной бездны, -тем быстрее разрушался для него и угасал, рассыпался в прах мир подлинный.
Это неизъяснимое состояние, предрекавшее нечто очень важное, уже не уходило из сумеречной души Абая. И находясь в таком состоянии, в окружении серого, неподвижно висевшего над водами тумана, - в серую, холодную эпоху ушла великая душа из мира сего. Абай умер на следующий день после сорокадневной тризны по Магашу. Прервалось горячее дыхание человека, остановилось могучее течение его жизни, которая, как полноводная дарья, проложила себе путь через пустынную вековую степь. Рухнула на землю могучая чинара, в высоком одиночестве стоявшая на вершине отвесного утеса, возвышаясь над каменистыми долинами. Из жизни ушел Абай.
ЭПИЛОГ
Спустя месяца полтора, уже в приближении осени, с горных джайлау потянулись, перевалив через хребет Чингиза, вереницы кочевых караванов на низовые пастбища. Луговая трава на родине Абая, у
