Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

И здесь, как и в больших магазинах, где Биткенбаи и Бискен-баи с опаской доставали деньги из глубины своих штанов, на этой толкучке, вроде бы полной самого разнообразного простого люда, Абай так и не нашел, к кому обратить свои слова. Весь день бродя по базарной площади, всматриваясь в лица, он так и не увидел за ними ни единой души, которая могла бы выслушать и понять... Осознание этой простой истины было ему как нож в открытую рану, которая и так уже давно не могла зарубцеваться.

Абай постарел за этот жаркий, пыльный день. Поперек его высокого лба обозначились тонкие линии морщин, более глубокие и зримые, нежели всегда. Виски и подглазья были словно осыпаны мелким бисером - это выступил и блестел на вечернем солнце липкий пот. Казалось, и седины стало больше в его бороде, - как говорят, инеем припорошило.

К концу дня его задумчивые глаза уже не видели лиц, хотя со стороны и казалось, что он по-прежнему смотрит на базарную толпу. Абай чувствовал себя так, будто нес внутри тяжелый черный камень - такое мучительное раздумье давило его душу! Он шел, рассеянно держа в руке свой легкий тымак из тонкого черного каракуля, от всего отрешенный и одинокий в этой толпе...

А ведь он всегда говорил о себе: живу заботами и чаяниями народа, пишу стихи, чтобы дать назидания простым людям. Сегодня, как это бывало и прежде, поэта одолели сомнения. Сильно волнуясь и мучаясь собственными мыслями, он спрашивал себя: где она, эта душа, что могла бы прислушаться и понять? Где он, тот казах, который воспримет и с пользой истолкует его слова?

Казалось, сегодня он воистину убедился в убийственности своих сомнений. И это в то самое время, когда в городе свирепствует холера! Именно в защиту людей от нее, от этой ужасной болезни, он и нашел самые точные, нужные слова и действия. И что же за издевательство? Именно эти слова и некому выслушать, именно они, те самые люди, в чьи дома, как хозяйка, захаживает смерть, не хотят, не могут выслушать его и действовать по его советам. Какая же зловещая насмешка! Какое жестокое наказание всей его судьбы.

Размышляя так, все больше распаляя в душе печаль и тревогу, Абай вдруг остановился на месте, крепко сжав в руке ты-мак. В то мгновение он будто посмотрел на себя со стороны, и мрачная усмешка показалась на его губах. Надо перестать накручивать собственную боль, надо собраться с мыслями.

Что же он, собственно, хотел от этой жизни? Теперь, под старость лет, он похож на человека, зачем-то торгующего посреди пустынной степи, в безмолвном безлюдье некими красивыми, яркими тканями. Есть и шелк, хоть красный, хоть зеленый, есть и аршин, и продавец, готовый немедленно отмерить, тотчас отрезать кусок покупателю... Только вот в чем загвоздка -покупателя-то и нет! И сколько ни стой, ни жди здесь, в пустыне, не придет этот покупатель.

- Вот он, - вот кто ты такой есть! - прошептал Абай вслух сам себе, горестно кивнул головой, повернулся и пошел к своей повозке, где ждал его верный Баймагамбет.

Абай покинул толкучку, оставив позади и бурление толпы, и весь ее гул, теперь затихающий за спиной. Повозка тяжело поднялась на пригорок, выехав к конному базару, который располагался на пологом склоне этого песчаного холма. Торговцы и покупатели здесь были в основном верховые, они сидели в седлах, вместе со своими конями образуя небольшую плотную толпу. Вновь прибывающих на продажу лошадей они также смотрели, не спешиваясь.

Впрочем, были здесь и безлошадные казахи, трое из них, узнав Абая, подошли к нему. Один из них, постарше, носил седую бороду, другой - рыжие усы, третий и вовсе был безбородый, безусый, с голыми, как дыни, смуглыми щеками. Все трое обступили повозку. Говорили, конечно, о самом наболевшем - о холере, подробно рассказывая, кто и когда умер в этой части города, близ конного базара. Абай вдруг подумал, что к этим-то людям, да и к другим, что сидели здесь в седлах, он запросто может обратиться со своей выстраданной речью, тем более, что торговцы сами и начали этот разговор.

И Абай заговорил... Пусть здесь, на конном базаре, было и не так много людей, но они оказались именно теми, коих он давно мечтал увидеть своими слушателями, и теперь, приняв за повод слова трех казахов, что подошли к нему первыми, Абай громко, чтобы слышали остальные, высказал все, что наболело у него за эти дни.

Мало-помалу к нему подъехали и подошли, окружили повозку со всех сторон. Три группы казахов, сидевшие в своих арбах поодаль, подъехали теперь поближе, подошли также пешие мужчины и женщины из числа татар: в целом весь конный базар как-то сместился в сторону Абая, внимательно слушая его.

Абай сказал о твердой необходимости беречься от холеры, дал советы, как это делать. Особенно много он говорил о чистоте, о том, что надо постоянно мыть руки горячей водой и не пить воды сырой, из реки. В пору холеры стоит воздержаться от жидкой пищи, не есть дыни-арбузы, до которых весьма охочи городские казахи, особенно дети. Есть надо только очень хорошо сваренную или зажаренную пищу. В довершении своей речи, которая подробно и понятно, слово в слово передавала советы Александры Яковлевны, Абай ободрил собравшихся, сказав о том, что болезнь довольно скоро отступит, в августе, когда вода и воздух станут холоднее.

Говоря обо всем этом, Абай держал себя вовсе не так высокомерно и важно, как муллы, хазрет, ишаны. Он полностью раскрылся перед людьми, как человек, равный среди других, но все же более осведомленный.

Собравшиеся не знали, кто тут сидит в повозке и уже давно заставляет с трепетным вниманием слушать свои речи. Вдруг по толпе пробежал ропот: по цепочке передали, что перед ними именно Абай, и эта весть сразу же воодушевила всех.

Один седобородый торговец на темно-гнедом коне, до сих пор внимательно, молча слушавший, сказал:

- Абай-ага, говорят, мол, жаназа, хатым, всякие садака следует теперь проводить не столь широко, больше не собирая множество людей. Как быть с этим?

Абай не стал ограничиваться тем, что уже сказал Сармолла, - это уже и так было всем известно, когда его слова разнеслись