Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов
Тайна дум моих глубока,
Как туман, что вдали встает, Грудь мою съедает тоска... Вкруг - простор серебряных вод. Забурлила, плещет река, Это песни Барлас поет.
- Что за печаль у Барласа? - спрашивал Абай у матери.
- Он велик, он никогда не унизится до восхваления недостойного в этой жизни, - туманно отвечала Улжан. - Ты внимательно слушай его, тогда все поймешь сам.
И Абай слушал, и сделал для себя существенное открытие. Песни акына бесстрашно обличали и даже бичевали неправедность богатеев, баев, беков - держателей власти. Поэт не признавал власть! А ведь он пел в их доме... В доме самого властного из властных.
И владыкам алчным укор У народа не сходит с губ. Ты, правитель, хищник и вор, Словно ворон летишь на труп.
Абай радовался в душе, что нет дома отца. Ну, хоть бы еще немного задержался в гостях, думал он, хотя бы вовсе не появлялся, пока акыны здесь. Кунанбай и на самом деле не появился дома, пока Барлас и Байкокше пребывали в нем. Ага-султан в сопровождении старшин отправился по аулам решать какие-то дела. Поэтому Улжан и смогла задержать у себя Барласа и Байкокше. Она не могла свободно приглашать к себе акынов и рассказчиков, Кунанбай их не особенно жаловал, да и сами акыны не любили бывать в этом ауле, приезжали туда по приглашению Улжан только в отсутствие хозяина.
Конечно, Абай понимал, против кого направлены стихи Барласа про баев, биев и всякой знати. Этих мальчик всегда мог увидеть рядом. Абай многое понимал, размышляя, но свое понимание и свои мысли он никому не открывал.
А получат свыше приказ, Подымают хвосты тотчас, Суетятся и ждут наград. Черный страх нагнали на нас, Сами в страхе на власть глядят.
«Эти слова про старшину Майбасара», - подумал Абай.
Перед властью - спину согнет, А за телку - десять возьмет, Отбирают скот бедняка, -Знать, у хитрых рука легка! Одинаковый сбор давай, Будь бедняк ты иль будь ты бай, -Платит двор, собирает вор -И плоды твоего труда Льются, как простая вода...
Так напевно читал вслух Барлас и, закончив, тяжело вздыхал. И юному Абаю была понятной печаль великого старика. «Согласие и единство народа расшатано», - сказал он однажды. Абаю и это было понятно, и показалось ему, что ничего более горького и печального ни от кого больше он не слышал.
И смутным внутренним видением предстали перед ним толпы несчастных, скорбных людей, разбросанных по разным углам его родины, по разным временам, людей, никогда не знавших радости и состарившихся, как его бабушка Зере. Кто они? - спрашивал Абай и пытался внимательнее разглядеть людей своего воображения, но напрасно - они были неразличимы.
Однако если подобная сочувственная к миру печаль просматривалась и в его матери Улжан, и в дряхлой глухой бабушке - то никакого следа скорби и сочувствия по неизвестным беднякам и несчастным мира сего не замечалось в отце его Кунанбае, грозном ага-султане, твердом и непреклонном, как скала. Из суровых уст отца также исходили какие-то слова, выражающие что-то важное, наболевшее в нем, но Абай даже не пытался угадать, что отец имел в виду, - сын был далек от жизненных устремлений отца и совершенно не воспринимал его чувств и мыслей.
Присутствие в доме двух акынов было для Абая настолько радостно, желанно и значительно, что он постарался сделать все, чтобы как можно дольше задержать их у себя, и, действуя ласковыми уговорами, а также используя влияние обеих матерей на акынов, он добился того, что они пробыли в ауле целый месяц. За это время мальчик сердечно подружился с ними, почувствовал в них родных людей, ни на минуту не хотел с ними расставаться и даже стал укладываться спать рядом со старым акыном Барласом. Днем не отходил от него ни на шаг, старался сам прислужить ему, всячески ухаживал за ним. Аксакал и сам сильно привязался к Абаю, порою молча, по-доброму смотрел на необычного, умного и развитого подростка. Как-то оставшись с ним наедине, Барлас вдруг неожиданно обратился к нему со следующими стихами:
Ты растешь, Абай-ширагим12.
Кем ты будешь, ставши большим?
И прочитав это напутствие, Барлас взял с колен своих домбру и протянул мальчику.
- Возьми, Абай родной, это мое благословение тебе. Домброй и стихами, идущими от самого сердца, благословляю тебя на славный жизненный путь.
От неожиданности и смущения Абай не нашелся, что и сказать. Он сидел, потупившись, глубоко взволнованный...
На другой день произошло то, о чем стало известно накануне вечером: «Поутру Барлас и Байкокше отправятся дальше в путь». Когда кони акынов уже были оседланы, Абай незаметно вызвал мать из юрты и наедине с нею заговорил:
- Апа, родненькая моя, давай отблагодарим их достойными подарками!
Улжан ничего не ответила.
Гости попили кумысу на дорожку, подошло время вставать и прощаться. Но Улжан, взглянув на Барласа, подняла руку и дала ему понять, что хочет сказать что-то еще. Гости задержались.
- Сынок мой, как вернулся с учебы, так сразу и заболел, слег надолго и никак не мог поправиться. Но вот приехали вы, и ваши речи, каждое ваше слово подействовали на него как чудесное лекарство. Ваш приезд оказался счастливым для этого дома, вы благословенные гости.
Так говорила Улжан.
Абай и на самом деле чувствовал себя настолько хорошо, что уже позабыл о своей болезни, и ощущал в душе приток каких-то необыкновенных сил. Он посмотрел на мать и подумал, что хоть она раньше и слова не сказала по поводу его чудесного выздоровления, но проницательным, чутким материнским сердцем своим угадала чудо.
После недолгого молчания Улжан продолжила:
- Приезжайте к нам еще. Вы и нас со старой матерью очень порадовали. Большое спасибо вам и счастливого пути! По вашему приезду в мой дом я приготовила, по обычаям нашим, скромный подарок для обоих. Он ждет вас во дворе. Возьмите, не откажите. И не взыщите, если что было не так. Удачи вам!
Выйдя во двор, чтобы проводить дорогих гостей, Абай увидел, как два табунщика, Беркимбай и Жаркын, держали под уздцы двух коней. Светло-серого, хорошо упитанного, подвели к Барласу, а гнедого жеребца-трехлетку передали Байкокше.
Акыны сели на своих лошадей и тронулись в путь, то и дело певуче, с едва слышимой грустью в голосе, восклицая: «Кош!
