Путь Абая. Книга II - Мухтар Омарханович Ауэзов
Всех этих людей призвал Абай. Они своими песнями, своим отношением к песенному искусству оказались чужды суровым и жестким устоям богатого аула, которые устанавливали Май-басар и Айгыз. Эти с откровенной враждебностью отнеслись к новому окружению Абая и Айгерим, настраивали против них своих людей. А тех, кто, вопреки их воле, тянулся к ним и хотел бы послушать песни сэре, не подпускали к юрте Абая. Однако он старался не придавать этому значения и собрал вокруг себя многих талантливых молодых людей Тобыкты.
Прославленный певец, сэре Биржан, редкий и почетнейший гость, приехал к тобыктинцам из далекого Кокшетау. В руках он держал простую домбру, перебирая пальцами струны. На нем был просторный легкий чапан из черного бархата. Поверх белой сорочки с вольно распахнутым воротом был надет легкий золотистый камзол китайского шелка. Голову покрывала вышитая золотыми узорами тюбетейка, сверкавшая и переливавшаяся вспышками бликов при малейшем движении певца. Когда он запел новую песню, слушатели замерли, в глазах их вспыхнул радостный свет ожидания. Сэре пел о себе.
Я - Биржан-сал, Кожагула сын, Не жди от меня, народ мой, зла: Я, вольный певец, сэре и акын, Ни перед кем не склоню чела...
Эта песня так и называлась - «Биржан-сал». Среди тех, кто слушал необыкновенно красивый, бархатный голос Биржан-сала, слушал, затаив дыхание, забыв обо всем на свете, был сам Абай.
Он смотрел на певца чуть раскосыми, черными, яркими глазами с таким выражением, словно не видел сейчас ни самого сэре, ни кого бы то ни было рядом. Хоть эти глаза были широко открыты и смотрели, не моргая, в упор на Биржана, видели они сейчас не его лицо, не пальцы, перебиравшие струны домбры. Абай видел все сразу - и лицо, и руки, и душу певца, и душу самой песни, и ее вечный полет над всем миром.
Подхваченная крылами мелодии, душа Абая улетала в мир, где царила лишь одна эта песня, где бушевало безбрежное половодье высоких поэтических чувств и возникали картины неземной прекрасной жизни. Певец также преображался, вновь возникая из своих же собственных песен, и представал перед внутренним взором Абая неким могучим степным великаном. Этот великан стоял на самой высокой вершине Кокше и зорко обозревал весь родной край и всех людей, населяющих с незапамятных времен беспредельные пространства степной Арки, в блеске гладких зеркал полноводных озер. Степной великан не просто следит, равнодушно и беспристрастно, за теми пределами человеческого обитания, на которых творят зло сильные мира сего, раздуваются от собственной спеси родовитые баи и стонут задавленные непомерным гнетом неимущие кочевники, гоняющие по степи чужой скот. Нет - из могучей груди певца рвется в мир песня, полная гнева и сострадания, словно призывный клич ко всем угнетенным этого степного мира. Он словно громогласно заявляет: «Иду на вас с песней! Попробуйте не покориться ей, попытайтесь устоять перед нею!» Звучит песня за песней, и каждая несет в себе свет жизни и надежды, и очищает народ Арки от греха и зла, от всякой нечестивости и скверны.
Песня, взлетев высоко в горы, начинала раскачивать высокие горные ели на склонах Кокше, и тогда каждая хвойная лапка на деревьях покачивалась, словно золотая кисточка на макушке тюбетейки Биржана. Все сливалось во взаимном чувстве глубокого единения и восторженного приятия: и темная ночь Арки, и песня, звучащая в ней, и черный бархатный чапан на певце, и озаренные радостью лица слушателей. И прояснение на этих лицах было словно отражение просветления на лице певца, который становился все более радостным, вдохновенным. И удивительная, красивая улыбка расцвела и осталась на лице акына. И песнь неслась, парила над аулом. Вдруг шумные, дружные звуки одобрения раздались вокруг, - и Абай очнулся от своих грез. Песня закончилась, люди благодарили певца. Абай смотрел на него повлажневшими, благодарными, добрыми глазами.
Айгерим давно заметила душевное состояние Абая, сидя рядом с мужем, и, чтобы вернуть его к реальности, она словно нечаянно облокотилась на его колено и тихо рассмеялась. Абай вздрогнул и смутными глазами посмотрел на Айгерим, но быстро пришел в себя и тоже засмеялся. Однако лицо его все еще оставалось бледным, застывшим. Да и прозвучавший смех его был несколько судорожный, неестественный. Но благодарным взглядом отозвавшись жене, которая была столь чутка к нему, Абай повернулся к певцу Биржану.
- Биржан-ага, не о тебе речь, да не заденут твою честь мои слова, но есть такие акыны, которые свой дар используют для того, чтобы попрошайничать перед баями, выклянчивая всякие милости, и не гнушаются, продавая свой голос и душу, использовать для этого поэтическое слово. Есть певцы с прекрасным голосом, но, пресмыкаясь перед мырзами и перед баями, они свели цену песни до понюшки табаку. И вот я рад встретиться с тобой, ибо ты песню, униженно пресмыкавшуюся у порога, вознес на почетный тор. Что может быть дороже для казахов, чем бесценные слова акынов о высокой и прекрасной душе народа? Именно ты своими песнями дал казаху узнать самого себя и заставил его воскликнуть: «Да ведь это же я! И я, оказывается, вот какой!» Лишь одного этого достаточно, чтобы народ отдал глубокую дань уважения тебе, Биржан-сал!
- Добро! Было бы прекрасно, Абай, если бы я всегда пел свои песни, а ты бы их толковал! - пошутил Биржан, и его изысканную, дружескую шутку сумели оценить и Айгерим, и другие, поднявшие веселый одобрительный шум.
Еще с утра в трех бурдюках выставленный кумыс так и не был выпит, застоялся, так что деловитые Ербол, Мырзагул и Оспан теперь в шесть рук принялись разбалтывать его. Принесли чашки, и они, наполненные пенистым золотистым напитком, пошли по кругу. С окончанием последней песни «Биржан-сал» сидящие в доме несколько оживились, в разных частях большой юрты раздались голоса, прозвучал смех.
Абай нашел необходимым
