Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

К его приходу у Абая оказались непрошеные гости.

Сторона Оразбая - Сейсеке не чуралась действовать и по канцеляриям чиновников городской управы, подавая туда приговоры от имени мусульманских общин города, в которых заявляли: «Его Величество, царь России с уважением и сочувствием относится ко всему магометанскому обществу в своем государстве. Пусть не совершаются деяния, попирающие религиозные чувства его подданных-мусульман!» - С этими бумагами ходили по канцеляриям двое ретивых халфе, однако чиновники, в общем-то доброжелательно их принимавшие, показали им представленные Абаем заявления и свидетельства, которые стояли каменной стеной против обвинений мулл. Поэтому эти халфе, не получив от чиновников поддержки, заявились прямо на дом к Абаю, желая как-нибудь воздействовать на него. Абай никак не ожидал увидеть их у себя.

Их было двое, одним из них оказался халфе Шарифжан, второй - халфе Юнусбек из рода Найман. Именно его и отправил своим посланником главный имам Казахской мечети Семипалатинска хазрет Камали, татарин, известный в казахской среде своим приятием всего казахского - в культуре, обычаях, традициях. Халфе же Шарифжан сопровождал Юнусбека. Увидев Шариф-жана перед собой, Абай был возмущен до глубины души. Узнав о неприглядном поведении алчного халфе во время недавней холеры и его тайной причастности к погибели Сармоллы, Абай испытывал к нему гнев и отвращение. И он вдруг заявляется на пороге его дома, протягивая обе руки для приветствия, называет свое имя! Возмущению Абая не было предела.

- Е, да ведь ты тот самый зловредный, коварный халфе из главной мечети? - с открытой неприязнью, брезгливо проговорил Абай.

От такого прямого, жесткого нападения, от неприятных слов, высказанных прямо в глаза, халфе Шарифжан пришел в замешательство. Чтобы сохранить лицо, он принял смиренный вид, ничем не ответил на обидные слова Абая и повел себя так, словно полностью вынужден был подчиниться воле старшего по возрасту.

- Пай-пай, мырза, в чем же вы меня обвиняете? Как несправедливо строги вы ко мне, мырза Абай! - заюлил халфе Ша-рифжан, отирая бороду руками и закрывая глаза.

В разговор вступил халфе Юнусбек, с подчеркнутой важностью начал излагать дело, с которым направил его к Абаю главенствующий в городе хазрет Камали.

- Мырза, везде и во всякие времена свой символ веры народ отождествлял с именами главенствующих лиц мусульманской общины, следовал их примеру и слушал их наставления. Сейчас пошли такие времена, когда вера слабеет, правоверного рвения не наблюдается. И если такие известные люди, как вы, почитаемые как истинные наставники правоверных, будут поддерживать мирские законы русских, а священные устои ислама принижать перед ними, то какие же духовные клады мы оставим для тех, что идут вслед за нами? На каких весах истины и справедливости смогут они взвешивать деяния своей души и разума? И сейчас все правоверные мусульмане ожидают от вас, что вы, как их наставник-эфенди, откажетесь защищать недостойных осквернителей нашей веры и законов предков. Вот об этом просил передать вам хазрет Камали.

Абай с великим любопытством всматривался в тщедушного, с вертлявым телом, тщательно подстриженного, с рыжеватыми усиками и остроконечной бородкой велеречивого халфе Юнусбека из Найманов. Он был известен как великий краснобай на разного рода казахских сборищах и большой начетчик, набивший руку в религиозных диспутах. Называя акына «известным эфенди», наставником общества, халфе Юнусбек хотел поймать на обычный аркан человеческого тщеславия Абая, главное лицо в деле Макен и Дармена. Усмехнувшись, Абай продолжал смотреть на тщедушного халфе тяжелым, холодным взглядом, под которым тот невольно съежился и заерзал на месте.

В это время и вошел в комнату Абиш, приехавший по вызову отца. Абай кивком головы молча принял приветствие сына, показал ему на место рядом с собой, приглашая сесть. Не отрывая своего тяжелого взгляда от халфе, продолжил с ним разговор:

- Вы, досточтимые учителя веры, хазреты, имамы, ишаны и все боголюбивые муллы разных общин, - вы находите вполне допустимым вмешиваться в светское дело жесир Макен Азим-кызы. Вы находите здесь нарушение устоев ислама, но при чем тут ваши речи о совести, о чести? Вы же сами - первые лицемеры, бессовестно лжете, изворачиваетесь перед людьми, да и перед самими собою не меньше!

- Астапыралла! Что он говорит! Это мы лицемеры? - широко раскрыл глаза на Абая тощенький, прилизанный халфе.

Абай, подняв правую руку, сделал предостерегающий жест:

- Успокойтесь! Не надо терять достоинства, не надо зря кричать, - лучше послушайте, что я скажу. Вот вы вчера бегали, кланяясь, согнув спины, перед русским начальством, людьми совсем иной веры. Вы в первую очередь постарались, прибегая к разным уловкам и хитростям, убедить сановников в том, что вы печетесь о чистоте веры и противитесь нарушению мусульманских законов. Шлепая печати на разных прошениях и приговорах, просили русское начальство защитить твердыни мусульманской веры! А сами, выйдя за порог конторы, тут же начинали поносить их самыми последними словами. А теперь пришли ко мне и хотите, чтобы я встал на вашу сторону и вместе с вами участвовал в этом гнусном обмане! Разве это не лицемерие, не ложь? А ведь вы, наставники мечетей, хазреты, имамы, ишаны, муллы, муэдзины, шакирды, - являете наше лицо перед русской властью, представляете наш народ - и казахов, и татар. Вы, стоя перед начальством, с вашим двуличием и лицемерием, а за их спиною ругая русских сановников, - даже не стыдитесь своих прихожан, которые слышат вас и которым известны все ваши дела и помыслы!

Неожиданно даже для себя вдруг выступивший обличителем духовенства, Абай не мог без презрения смотреть на этих двух служителей веры - с ханжеским смирением незаслуженно обиженных, чуть ли не с мученическим видом, - сидевших перед ним.

Абиш, молча, потупившись, внимательно слушавший отца и краем глаза следивший за выражением его лица, заметил, что, несмотря на самые гневные и грозные перекаты его голоса, у отца в прояснившихся ярких, черных глазах скачут искорки холодного, язвительного смеха.

Желая увернуться от Абая, уйдя в мудреную книжность, - и там заставить его запутаться, халфе Юнусбек стал приводить что-то из «Шарх-Габдуллы». Абай же, сам часто сражавшийся в схоластических спорах изречениями из той же книги, и теперь сослался на известную сентенцию.

- Есть два символа веры, один обозначен как «якини» - истинная вера, другой - «таклиди» - подражательная, заученная. Как мне назвать вас, сидящих передо мной? Что вы представляете, когда поучаете других? Назвать вас якини я не могу, вы недостаточно осведомлены в духовных знаниях и таинствах веры. Вы и не таклиди, потому что в вас нет той бесхитростной веры,