Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев
У меня под рукой было все — родная типография, редакция с верстальщиками и корректором, опыт производства и распространения газет: в Донецке на тот момент еще существовала коммерческая система их раздачи на улице. Друг пустил слух о моих планах среди донецких предпринимателей, буквально в тот же день мне позвонили какие-то люди (до сих пор не знаю кто), и на Южном автовокзале мне передали пакет: в нем было 20 тысяч гривен, около двух тысяч долларов по тому курсу. Их хватило на то, чтобы напечатать 100 тысяч экземпляров и распространить с помощью бывших уличных разносчиков газеты „Вести“ на улицах Донецка и Макеевки.
Первый номер имел громкий успех. Второй мы уже делали под эгидой и на деньги Комитета избирателей Украины. Мы писали о том, что происходит вокруг, и о том, что нас ждет в будущем. Мы объясняли, что Россия нас обязательно кинет, потому что наши шахты, металлургические и частично машиностроительные предприятия — конкурент всему российскому: тому же Кузбассу, где есть свои шахты, где за углем не лезут на тысячи метров в землю и не платят одной жизнью за каждый миллион тонн добытого. Достаточно было посмотреть на опыт российской Ростовской области: на ее территории было несколько глубоких шахт, которые относились к тому же Донецкому угольному бассейну, и работали из них только две — обе принадлежали украинцам и поставляли уголь на украинские ТЭС. Остальные россияне давно закрыли. Все просто: шахты Донбасса России не нужны, и сладкие слова агитаторов — ложь от первой до последней буквы!
Мы были не одни — ночью после первого пророссийского митинга двое дизайнеров, Диана Берг и Катя Кострова, придумали сделать свою акцию, чтобы посмотреть, сколько в городе несогласных с этой приезжей толпой. Они написали о своей идее в фейсбуке, легли спать, а проснувшись среди дня, обнаружили, что их перепостили уже 4500 раз. В итоге на площадь перед городским кафедральным собором вышли столько людей, сколько в принципе могли туда влезть — то ли пять, то ли семь тысяч человек. Митингующие с самодельными плакатами и флагами вытянулись вдоль улицы Артема; все проезжающие мимо машины сигналили в знак поддержки. Я стоял возле близнецов Ткаченко — их старший брат Сергей руководил отделением Комитета избирателей Украины в Донецкой области. Братьев звали Дмитрий и Денис, девушкой последнего когда-то была Катя из Херсонской области, но к тому моменту она уже была замужем за историком Пашей Губаревым. К 2014 году Катя Губарева стала в Донецке заметным человеком — вместе с мужем она держала рекламное агентство и воспитывала трех детей, а в свободное время, объединив любителей воркаута, скейтборда и других уличных занятий, смогла пробить в мэрии строительство нескольких новых спортивных площадок. Ее муж тем временем занимался единоборствами и увлекался русским фашизмом. Это была такая донецкая фишка: все друг друга знали и умудрялись как-то взаимодействовать.
Именно Губарев, который к тому моменту называл себя „народным губернатором“, позвонил Денису Ткаченко в разгар нашего украинского митинга — и начал что-то кричать про опасность штурма захваченной облгосадминистрации. Это вызвало хохот. Нас было много, и мы снова чувствовали себя хозяевами положения, а в соседнем большом здании сидели хорошо если два десятка активистов с Пашей во главе — как нам казалось, по договоренности с милицией. Все понимали, что выбросить их оттуда можно очень просто, но у хозяев региона не было консенсуса вокруг того, стоит ли это делать. Янукович и его семья сбежали в Москву, но сохранили корни и связи в нашем регионе — и значительная часть местных элит, имевших разнообразную пользу от пребывания земляка в Киеве, теперь чувствовала себя обиженной и проигравшей.
Новая власть только начинала разбираться с происходящим за пределами столицы, и поначалу восточные регионы решили отдать на попечение местным олигархам. Главой Днепропетровской области стал магнат-миллиардер Игорь Коломойский. Донецкую сначала предложили Ринату Ахметову, но тот во власть идти мягко отказался, и тогда Киев назначил главой региона Сергея Таруту, одного из хозяев Индустриального союза Донбасса и Алчевского металлургического комбината. Он привез с собой группу советников, и они бросились налаживать связи с местными украинскими силами (в частности, дали денег на печать третьего номера „Говорит Донецк“). Став губернатором, Тарута продемонстрировал реальное содержание областной власти: никаких особенных рычагов влияния на правоохранителей он не имел, МВД подчинялся своему министру в Киеве, СБУ — своему столичному руководству, своих армейских подразделений в области почти не было: полк ПВО под Донецком вряд ли можно было считать какой-то силой на земле. В итоге Тарута в основном проводил совещания, распространял украинский взгляд на происходящее и пытался убедить людей, что все будет хорошо, причем очень скоро. Очевидно, что, назначая олигархов и их ставленников на губернаторские позиции на востоке страны, Киев рассчитывал, что они подключат собственные ресурсы — как денежные, так и организационные и человеческие. Однако свои ресурсы у Таруты были в Луганской области, а в Донецке, как быстро выяснилось, он мог опираться только на стихийно сформировавшееся гражданское сопротивление.
После успеха первого проукраинского митинга через неделю, 13 марта, все та же группа случайных активистов решила собрать еще один. Перед ним что-то витало в воздухе — мои знакомые, например, захватили с собой на площадь огнестрельное оружие. Организовывались футбольные фанаты, говорили о каких-то группах самообороны, для которых должны были на всякий случай заготовить хотя бы палки. Кончилось все плохо. На ту же площадь привели от облгосадминистрации пророссийских людей. Образовались две толпы: одна с украинскими флагами, яркая, со сценой и звуком; у тех, кто был во второй, я много российских флагов не видел, зато у них были камни и яйца, которые полетели в нас. Митинг защищался зонтиками и большим желто-голубым полотнищем, милиция вела себя пассивно, и после хорового исполнения гимна Украины со сцены объявили об окончании акции.
Участники начали быстро расходиться. В этот момент группы организованных пророссийских бойцов, среди которых были как молодые гопники с окраин, так и мужики из Ростовской области, стали хватать и бить отдельных людей. Досталось в том числе моему товарищу по медицинскому институту Максиму Манцу, такому исключительно мягкому и интеллигентному человеку, который на первом курсе раздавал всем клочки бумаги с номером своего телефона и подписью: „Давай дружить! Максим Манец“. Я метался вокруг площади на машине, чтобы вывезти родных: мы с супругой тогда уже жили отдельно, но на митинг пошли оба; жена со своей двоюродной сестрой принесли на площадь ящик национальных флажков и не успели их все раздать — пришлось их срочно эвакуировать вместе с флажками.
Основной удар пришелся по самообороне — их машина с „оружием“ куда-то пропала, ребят били арматурой по головам. Милиция защищала их кое-как, сажая окровавленных людей в свой автобус. А потом в этот автобус зашли несколько человек и ножом зарезали конкретного парня, Диму Чернявского. Дима ездил на Майдан, учился в университете Львова и одновременно был пресс-секретарем донецкой областной организации партии „Свобода“: россияне явно выбрали его как идеальную мишень.
Это был еще один сильнейший шок: человека целенаправленно убили на мирном митинге. Мне запомнился растерянный, практически покаянный пост, который опубликовала в соцсетях Катя Губарева. Потом ее муж Павел Губарев написал книгу, где рассказывал, как его человек встречал в апреле 2014 года на микроавтобусе с водителем группу вооруженных россиян под командованием полковника ФСБ Игоря Стрелкова, которые нелегально перешли границу, чтобы напасть на Славянск. Посланец от „донецких“ вспоминал, как потряс его вопрос прибывших: надо ли „убирать“ водителя? Они были готовы убивать с самого начала.
