Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев

этот факт был достоверно установлен. Ровно столько людей и свезли сюда первого марта 2014 года по команде начальства. Надо понимать, что телевизор в то время показывал все российские каналы, где рассказывали, что в Киеве „били наш „Беркут““ (так тогда назывался украинский милицейский спецназ). С трибуны должны были выступать люди вроде народного депутата Коли Левченко, красивого, уверенного парня, сделавшего карьеру на „борьбе с украинским фашизмом“. Но почти сразу в толпе развернули российские флаги, а на сцену с кулаками прорвались полтора десятка ребят во главе с Павлом Губаревым — его лицо было в крови после драки с охранниками. Губарева мы знали как человека, который не раз получал деньги от „регионалов“ за конкретные услуги в связи с выборами, работал он и в предвыборном штабе Николая Левченко, так что выглядело все это поначалу не вполне серьезно.

Получив доступ к микрофону, Губарев призвал собравшихся идти к зданию обладминистрации, благо до него было рукой подать. Люди привычно последовали за „начальством“. Я нашел группу земляков, приехавших из родного Краматорска, и пошел с ними, расспрашивая: оказалось, их нанимали и набирали сотрудники мэрии — а мэрию Краматорска тогда, в свою очередь, контролировали структуры Александра Януковича, сына сбежавшего президента, из которого отец пытался сделать нового олигарха. По мере продвижения к цели толпа бедно одетых подневольных служащих вдруг на глазах начала возбуждаться, становиться громкой. Некоторые из них, как потом оказалось, вообще прибыли из Ростова-на-Дону, российского миллионника вблизи от границы, и по дороге срывали еще и флаги „Шахтера“, что для местных было немыслимо.

Штурмовали областную администрацию в итоге именно участники митинга Партии регионов, а вовсе не мифические члены „Правого сектора“. Ворвавшись в здание без какого-либо заметного сопротивления милиции, люди разбрелись по этажам, а крепко сбитая группа ребят спортивного вида подняла на флагштоке российский триколор. После этого большая часть плохо организованной толпы рассредоточилась по автобусам, которые двинулись обратно в города Донецкой области.

Возле администрации царил злой и веселый хаос. Выйдя оттуда, я оказался рядом с какими-то пожилыми тетками, которые, стоя перед расставанием у памятника Тарасу Шевченко, удовлетворенно говорили: „Ну все, к лету придет Путин, и у нас тут будут русские пенсии!“ Поодаль немногочисленные оставшиеся участники митинга организовывали некий аналог Майдана в Киеве — собирали хлипкие баррикады из подручных материалов (заваренные металлическими щитами окна здания так ни разу никому и не пригодились), ставили, как в столице, бочки, где разжигали, чтобы греться, костры. Это выглядело особенно абсурдно — погода стояла уже весенняя, — но символическое значение было важнее.

Для нас все происходящее оказалось шоком. По плану России трехцветные флаги в тот день должны были поднять еще в Одессе, Днепропетровске, Харькове, Луганске, Николаеве, Херсоне и Запорожье, но нигде процесс не прошел так глупо и гладко, как в Донецке. Ростовчане для нас всегда были провинциалами с деньгами и раками, а отнюдь не агрессивными соседями. Небогатые, перманентно выживающие люди с периферии Донецкой области вдруг стали агрессивной толпой в городе, где для них не было ничего особо ценного. Я знал таких даже среди своей родни — они жили в поселке при уже закрытой шахте Грунской, понятия не имели про новенький аэропорт имени Прокофьева и на лучшем в Восточной Европе стадионе „Донбасс Арена“ тоже никогда не бывали. Весь опыт заграничных поездок моей тетки сводился к железнодорожному путешествию плацкартом на заработки в Ростовскую область: на обратном пути ее развели, и практически все деньги ушли на „штраф“ каким-то самозванцам в форме.

Справедливости ради нужно сказать, что в толпе, штурмовавшей администрацию области, я встречал и образованных знакомых — целую грядку „русских интеллигентов“, среди которых, например, был дипломированный историк, сотрудник пресс-службы того же „Шахтера“. Компания счастливых, пророссийски настроенных интеллектуалов живо обсуждала логистику приготовления борща — надо же кормить народ! Жена одного моего друга, до выхода на пенсию работавшая заведующей реанимацией в больнице в Авдеевке, организовала в стихийном лагере у облгосадминистрации палатку медицинской помощи. Где-то рядом с этой палаткой стоял отец другого моего друга, глубоко воцерковленный человек, прихожанин Украинской православной церкви Московского патриархата, он каждый день приезжал туда из города на востоке области. Возник в толпе и профессиональный провокатор Роман Лягин.

Со всем этим надо было что-то делать: наш город на глазах выдергивали из-под ног чужие нам люди. В своей жизни мы немного сталкивались с жителями окраин и маленьких шахтерских городков; мы видели, что они несчастны и озлоблены, что им не хватает внимания к их проблемам. Эти люди хотели, чтобы все было как раньше: бесплатные больницы, работающие шахты, большие заводы, огромные шахтерские зарплаты. Чтобы вернулась вся эта понятная жизнь, когда они не чувствовали себя аутсайдерами. Но их агрессивный, пусть и понятный протест мог окончательно разрушить их жизни — а заодно и наши.

Тем же вечером я пошел к своей давней подруге, профессору исторического факультета Донецкого университета Лене Стяжкиной — мы были знакомы несколько десятков лет, могли не встречаться годами, но весной 2014-го все настоящие человеческие связи вдруг вспыхивали и начинали работать.

Вместе с Леной мы придумали сделать свою газету для людей в толпе, объяснить им простые вещи про „Донбасс кормит Украину“ и прочие местные мифы, рассказать о войне, которую ни в коем случае нельзя звать к себе домой. Мы хотели цинично сбить массовость митингов и разработали дешевый, внешне политически нейтральный раздаточный материал: без национальных цветов, в сине-белой цветовой гамме, с максимально объединяющей риторикой. Назвали мы это спонтанное издание „Говорит Донецк!“. Никаких украинских законов оно не нарушало: единичные „информационные бюллетени“ мог издавать кто угодно без какой-либо регистрации. Передовицей первого номера (за следующие четыре месяца вышло еще 10 выпусков) стал написанный той ночью „Манифест рассерженного дончанина“. Сейчас этот текст, возможно, смотрится наивно и местами непатриотично, но из песни слов не выкинешь.

МАНИФЕСТ РАССЕРЖЕННОГО ДОНЧАНИНА

Кто-то из нас за „Беркут“, и таких большинство. Кто-то — за Евромайдан. Таких меньше. Но сегодня мы вместе. Потому что „Беркут“ стоял за Украину. Так, как ее понимает Восток, и так, как велели ему Законы Украины. И Евромайдан стоял за Украину. Так, как он ее понимал. За Украину без Януковича.

Мы разные. Богатые и бедные, молодые и не очень. Те, кто помнят СССР, и те, кто о нем слышал только от родителей. Большинство из нас боится, но некоторые уже нет.Завтра мы разберемся, кто из нас лучше, кто из нас круче и правее. Но сейчас мы — вместе. Вопреки всему и несмотря ни на что. И у нас на всех только один вопрос. Хочешь ли ты войны? Вот ты лично?Без всяких лишних слов о миротворческих акциях. Потому что человек на БТРе и с автоматом — это война. Потому что сейчас всем известный поселок Чонгар по дороге на Крым уже стоит между двух линий окопов. С одной стороны минируют поля и устраивают оборону согласно уставам российской армии люди в зеленом камуфляже, с другой — окапываются солдаты десантной бригады из Николаева. Нам в Донецке этого не надо!

У нас много вопросов к Киеву. И о бюджетном федерализме, а может, и о федерализме вообще, мы еще с ним поговорим. Но это завтра.А сегодня враг у ворот. Вернее, брат. Но на танках. Сегодня мы — против войны.И когда сегодня вы видите на подъезде листовку, где много слов о закрытии наших церквей и запрете нашего русского языка, но ни слова о присоединении к Российской Федерации и приглашении ее войск на нашу землю, остановитесь. Подумайте. И не ведитесь.