Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев

Следом я зашел на пресс-конференцию Александра Бородая. В зале, где раньше выступал губернатор, сидел десяток незнакомых журналистов — помню, что один представлял московскую консервативную газету „Завтра“. „Премьер“ катастрофически опаздывал, а когда ворвался в зал, заявил: „Извините, задержался! Авдеевку штурмуют две тысячи поляков на болгарских танках!“ Я к такому готов не был — и начал громко смеяться в голос. Все остальные молчали. Я потом честно искал в газете „Завтра“ или где бы то ни было следы тех заявлений — несмотря на серьезные лица, никто из журналистов не стал цитировать откровенную ахинею Бородая. Я опять почувствовал себя невольным участником какого-то веселого жуткого ритуала: эти люди разрушали мой край, откровенно потешаясь.

17 июля после обеда я приехал в Мариуполь — туда переместилась администрация области, губернатор Сергей Тарута давал пресс-конференцию, а путь был близкий, всего-то 120 километров. Я прибыл загодя, собирался пообщаться со старыми знакомыми — и тут что-то началось. Таруте позвонила глава Шахтерского района — заслуженная, уважаемая женщина. Через несколько секунд разговора губернатор вдруг спросил, не пила ли она чего. Глава районной администрации сбивчиво рассказывала, что на ее поля с неба падают голые мертвые монголы.

Так я узнал, что над Донецкой областью сбили пассажирский самолет „Боинг-777“. Рейс авиакомпании Malaysia Airlines летел из Амстердама в Куала-Лумпур, на борту хватало людей азиатской внешности. На высоте 10 километров одежду с них срывало за считаные секунды — быстрее, чем они успевали умереть. Голые тела вперемежку с красивыми алюминивыми сиденьями падали в живописную донецко-луганскую степь. Все 298 пассажиров и членов экипажа погибли.

Самолеты и вертолеты в Донбассе к тому времени уже сбивали много раз — „ополчению“ поставили из Москвы переносные зенитно-ракетные комплексы вместе с опытными операторами и 23-миллиметровые зенитные пушки. За пару дней до катастрофы „Боинга“ транспортный АН-26 и штурмовик СУ-25 сбили неподалеку от границы ракетами „воздух — воздух“, то есть по самолетам били российские истребители (Россия это, разумеется, отрицала).

Ракета в „Боинг“ попала в 16:20. Через пару минут „министр обороны ДНР“ Игорь Стрелков опубликовал в соцсетях сообщение о сбитом транспортном самолете, которое тут же подхватили российские телеканалы: „Птичка упала за террикон, жилой сектор не зацепила. Мирные люди не пострадали“. Как только стало ясно, что произошло на самом деле, все эти сообщения поудаляли. Тем временем украинские спасатели пытались из Донецка проехать на поле к обломкам и телам — система еще работала, и они подчинялись украинскому губернатору и украинскому начальству. Больше заниматься останками и искать черные ящики было некому — боевики на месте собирали под камерами примчавшихся фотографов какие-то бытовые „трофеи“ типа сумочек с косметикой.

Вокруг было столько горя, что восприятие происходящего притупилось. Ну упал самолет, наверное, приедут родственники погибших. А где их разместят? И почему он, кстати, упал? Чем его достали на высоте 10 тысяч метров?

На следующее утро я сидел в Донецке уже на пресс-конференции Александра Бородая и, увидев его, начал осознавать масштаб катастрофы. У Бородая были мертвые глаза: он лучше всех в тот момент понимал, что все кончилось. Игры в гибридную войну, увлекательная боевая командировка москвичей в Донецк, государственно-частное партнерство в проекте подчинения Украины — все это вдруг превратилось в международный вооруженный конфликт посреди Европы со своими военными преступниками, в число которых российский „премьер-министр“ имел все шансы попасть. Погибло почти три сотни человек из большого внешнего мира, не особо вникавшего в суть необъявленной войны России против Украины. Катастрофа вошла в десятку крупнейших за всю историю авиации.

Ровно через год я приехал на то поле под селом Грабово. Засеянные полосы земли, линия электропередач, под ними — шахта-копанка: сарай, где, подключившись к электроопоре, отбойным молотком нелегально добывают уголь. Дороги продавлены тяжелыми грузовиками с нарощенными бортами (чтобы больше угля влезло). На въезде в село на знаке с его названием местные шутники нарисовали большие буквы ФРГ: „Федеративная Республика Грабово“.

Алюминиевые кресла с телами и без них с неба валились исключительно на поле, на дома не упал ни один мертвый человек. Местные бабки видели в этом божью защиту — за крест на въезде никто не рухнул. Под поваленным бетонным столбом на границе поля обустроили маленький импровизированный мемориал с мягкими игрушками убитых детей. Неподалеку — большой деревянный крест, на котором родственники одного из погибших голландцев наняли кого-то закрепить фото погибшего: загорелый улыбающийся мужчина стоит где-то на берегу океана. Этого человека невозможно представить за работой в местной угольной норе или за бутылкой самогона, пьющего с товарищем рюмку за рюмкой под сорванные с ближайшего дерева ароматные абрикосы. Он максимально чужой для этой степи, но умер мучительной смертью тут, в небе над полем под Грабово.

Через восемь лет после крушения, летом 2022 года, в Николаеве я общался с рядовым батальона Территориальной обороны, собранного в Печерском районе Киева, — бывшим генеральным прокурором Украины Юрием Луценко. Кроме всего прочего в этот раз он рассказывал о том, как украинское следствие смогло выйти на виновников катастрофы.

Комплекс „Бук“ ввезли на территорию Луганской области из зенитно-ракетной бригады, дислоцированной в Курске, сутки возили по Донецкой области, донельзя утомив российский экипаж. В конце концов машину встретил Владимир Цемах, военный пенсионер, закончивший в свое время Полтавское высшее зенитно-ракетное училище и служивший в ПВО. В городе Снежное он выполнял роль местного начальника, командовал вооруженной зенитными пушками ротой ПВО „ДНР“.

„Ему поручили встретить „Бук“ и разместить на позиции, — рассказывал Луценко. — Он повез его на точку локации, но по дороге показал русским сожженный украинским вертолетом зенитный комплекс. И эти заблудшие русские овцы очень впечатлились и испугались. Они развернулись на позиции, а дальше произошло то, что произошло: они нажали кнопку на первую воздушную цель! Несмотря на то что на такой высоте никогда не летает военный самолет, тем более с такой скоростью. Они просто испугались, нажали кнопку, а потом убежали. Причем убежали так, что забыли двух солдат! И этот Цемах звонит уже русскому офицеру по открытой связи и говорит, что они двоих потеряли. А офицер российский отвечает: „Я уже на границе, вези их сюда“. Это мы узнали из перехвата, и это была первая ниточка в расследовании“.

СБУ легально получила этот перехват в рамках расследования дела о терроризме — Цемах в суматохе звонил на границу по обычному мобильному телефону и сам на своей машине отвез двух потерянных российских солдат на пограничный пункт. В итоге, после нескольких лет работы следователей из нескольких стран, суд в Гааге вынес обвинительный приговор виновникам трагедии „на земле“ — во главе с „министром обороны ДНР“ Игорем Стрелковым. Следствие установило, что „Бук“ принадлежал российской зенитно-ракетной бригаде; все альтернативные версии были признаны несостоятельными. Троих обвиняемых приговорили к пожизненному заключению, но все они живут в России, и за решеткой из них только один человек — тот же Стрелков, которого туда отправили на четыре года за слишком длинный язык: он критиковал российскую армию за то, что она убивает украинцев недостаточно эффективно.

Суд в Нидерландах стал результатом компромисса со стороны международной правовой системы: судили непосредственных исполнителей, сознательно выведя за скобки политическое и военное руководство России. Между тем Российская Федерация дала сложнейшую зенитно-ракетную систему в своеобразную аренду вместе с экипажем своим прокси-силам — в хаосе июля 2014 года, без связи с системами ПВО и мощными радиолокационными средствами российской армии в сопредельных регионах. Дала как игрушку. И эту машину тягали без отдыха