Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев
Так была убита местная коммунистическая партия — единственная политическая структура региона, которая пошла вместе с РФ против Украины. Коммунистам разрешили участвовать в выборах только в составе движения „Донецкая республика“ и выделили квоту аж в четыре депутата. Один из этих депутатов зимой 2015 года погиб в бою под Дебальцево, а троих оставшихся с позором выгнали из „народного совета“ ближе к маю. За что? Буквально: за „ведение политической деятельности“ (по факту они публично не забывали, что вообще-то коммунисты).
С точки зрения Украины и всего остального мира никаких „республик“ не существовало — были только „отдельные районы Донецкой и Луганской областей“ (ОРДЛО), где согласно поганым, тяжелым соглашениям о перемирии нужно было бы провести местные выборы по нормам ОБСЕ. Вот изберут люди каких-то, пусть пророссийских мэров и депутатов районных советов, а потом эти пророссийские мэры и депутаты поедут в Киев за бюджетными субвенциями, начнут существовать в условиях украинского бизнеса и информационного поля, растворяться в местной коррупции, попадаться на взятках — и пусть тяжело, со скандалами, с русским языком в местных школах, но все как-то вернется к норме. Каждый украинский президент искренне считал, что с россиянами можно договориться, пусть и с компромиссами. Никто не был готов к тому, что Россия хочет контролировать всю Украину — вплоть до Львова и Ужгорода. Полноценные „сепаратистские“ образования со своими армиями должны были стать одним из шагов к этой цели.
После „выборов“ настало время зачистки территории. Уже в ноябре 2014-го в Донецке громко арестовали министра по делам топливно-энергетического комплекса Алексея Грановского, бывшего секретаря донецкой ячейки Партии регионов. Впоследствии министерство ТЭК в силу специфики работы стало проклятым местом: на моей памяти под суд попали шесть составов этого потенциально коррупционного органа. Следующий за Грановским министр Евгений Файницкий — уважаемый человек, ставленник бежавшего в Москву украинского олигарха Сергея Курченко — был арестован в феврале 2015 года и умер в застенках в апреле. Поговаривали, что его запытали до смерти.
В целом, однако, пресловутую региональную технологическую цепочку трогать не стали. Конкурентным преимуществом Донбасса всегда была простая логистика: до самого большого в Европе Авдеевского коксохимического завода из Донецка можно было доехать на трамвае, а выход на мировые рынки сбыта сырья находился всего в 120 километрах, в Мариупольском торговом порту. Теперь разные точки этого маршрута были разделены линией соприкосновения, но эшелоны с углем, коксом, металлом и технологическим оборудованием спокойно ездили по шести согласованным транспортным коридорам, а сотрудники предприятий, располагавшихся на территории „республик“, получали заработную плату в гривнах на свои счета в украинских банках. Этих людей были сотни тысяч, и, как и все граждане Украины, они платили военный сбор на проведение Антитеррористической операции в Донбассе.
В этом режиме большая промышленность региона жила еще полтора года. Работать вся эта махина могла только в условиях относительного покоя — и работала, пока у России сохранялась надежда переломить ситуацию в свою пользу. На земле, там, где жили конкретные люди с конкретными проблемами, хаоса было гораздо больше. Мы, например, с лета 2014 года не платили за электричество — согласно украинскому уголовному кодексу, платить налоги в „ДНР“ значило участвовать в финансировании терроризма, поэтому все большие игроки энергорынка ждали, что „все это“ скоро закончится, и просто не создавали громоздких опасных схем. На захваченной территории с осени прекратили работать банки, почтальоны прекратили разносить пенсии, но тем пенсионерам, что имели карты, деньги все так же поступали на счета украинских банков — нужно было просто сесть в автобус и поехать в Краматорск или Мариуполь, к цивилизации и банкоматам.
На 26 октября 2014 года в Украине были назначены досрочные парламентские выборы — в Мариуполе одним из кандидатов стал Сергей Тарута, недавно уволенный из губернаторов региона. Я умудрился получить заказ на печать его агитационной газеты — разумеется, ярко проукраинской. Макет прошел через наш компьютерный цех, потом через бригаду печатников, потом тираж где-то в 150 тысяч экземпляров запаковали, погрузили в фуру и повезли через блокпосты из Донецка в Мариуполь. Ни один из нескольких десятков людей, участвовавших в этом процессе в Донецке, не доложил об этом властям молодой „республики“. Ее саму, ее комендантский час, ее вооруженных людей оставшиеся в городе старались не замечать, пока была такая возможность.
При этом вооруженные люди в Донецке в любой момент могли отобрать у тебя машину „для нужд армии“, а на произвольном блокпосту у тебя могли взять из багажника что-то нужное — удобный спальник, например. Мой одногруппник по мединституту Андрей Тагинцев вез из Мариуполя в Донецк вещи, среди которых была портативная туристическая газовая печь в заводской упаковке с чеком и инструкцией. На блокпосту в районе, где в 2012 году размещался кемпинг для фанатов, приехавших на матчи чемпионата Европы по футболу, печку приняли за бомбу, и „диверсанта“ отправили копать окопы. Он их копал больше недели, потом подошел к незнакомому бойцу и потребовал дать телефон — Андрей всегда был безрассудным парнем. Тот от неожиданности дал трубку: жена узнала, куда пропал муж, смогла организовать поисковую операцию и выкупить Андрея с фронта.
Что дальше? Семья продолжила жить в Донецке. Весь этот дикий антураж воспринимался как приложение к родине.
Я тогда коллекционировал счастливых пророссийски настроенных граждан. „Я за ДНР всей душой! Государства Украина для меня нет. И ничего плохого сейчас не вижу — чтобы что-то построить, нужно все до основания разрушить. А то, что машины отбирают… Знаете, для меня эти ребята с автоматами как свои злые собаки. Они и службу несут, и неизбежно какого-нибудь случайного прохожего покусают“, — спокойно рассказывал мне таксист в сентябре 2014 года. В хороших изданиях запрещают цитировать разговоры с таксистами, но этот мне запомнился навсегда: во-первых, из-за образа „злые, но свои собаки“, а во-вторых, потому что, как оказалось, он вывез свою жену и детей на подконтрольную Украине территорию. Он знал, что там не стреляют, не требуют соблюдать комендантский час, не отжимают имущество, — и все равно был за Россию.
Встречались и другие подобные персонажи. Как-то дела типографии завели меня в „министерство транспорта ДНР“ — там сидела помощница министра, которая в тот момент занималась тем, что искала по городу отжатые грузовики кондитерского завода торговой марки АВК, чтобы вернуть их владельцу. Она тоже была в прекрасном настроении — бывшая мелкая активистка из Дружковки, женщина без высшего образования, она теперь сидела в удобном кресле на седьмом этаже здания облгосадминистрации и помогала вершить „справедливость“.
Однажды мы с коллегами-журналистами, немцем и итальянцем, пошли в пивбар и нарвались на гулявших там же „ополченцев“. Разумеется, непутевым иностранцам тут же начали рассказывать про причины войны. „Россия обогнала в экономическом соревновании Японию и США, ее этой войной пытаются выбить из конкуренции!“ — пояснял молодой парень лет двадцати двух. Когда мой итальянский коллега попросил рассказать, какие у него и его семьи есть вещи российского производства, парень на минуту завис, а потом радостно улыбнулся и сказал: „Ну как же, у меня российская винтовка!“
Работать между тем становилось все сложнее. Осенью после почти полугодичного отсутствия в Донецк заехал один из наших учредителей и устроил корпоратив с шашлыком. В живописном дворе административного здания типографии на улице Батищева стояли мангалы, было много овощей, водки и мяса. В ходе разговора Володя рассказал, что платить
