Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев
Я всегда дружил с нашими футбольными клубами и, когда „Шахтер“ переехал, предложил сотрудникам клуба все равно анонсировать матчи дома, в Донецке: не отпускать своего болельщика, пока команда в изгнании. Вскоре на меня вышли люди из фонда Рината Ахметова „Поможем!“. Чем был этот фонд для Донецка, сейчас трудно даже объяснить. Они выдавали людям месячный набор продуктов: всем пенсионерам, всем матерям-одиночкам, всем семьям с маленькими детьми дошкольного возраста — сотням тысяч человек. Целые конвои грузовиков заезжали в Донецк и разгружались на огромных подземных парковках „Донбасс Арены“, сотни волонтеров паковали еду в фирменные пакеты и развозили на сотни локаций, где раздавали их по специальным графикам. Про эти графики надо было откуда-то узнавать — и вот целый год мы по договору с фондом каждую неделю печатали расписания, адреса точек раздачи продуктов, новости про изменения в составе наборов, объявления для волонтеров. Так я сохранил свою редакцию.
Почти до конца 2014 года все было более-менее позитивно. В „ДНР“ готовились к грядущим выборам, ждали „российского финансирования“ и рисовали под него сметы. Чьи-то акции росли, случались громкие отставки, лопались, как мыльные пузыри, ожидания. Еще в начале декабря мне в очередной раз по секрету сообщили, что „все решено“, и в Украине под будущие донецкие выборы примут закон и изменят Конституцию, но это не так важно, потому что „считать голоса все равно будем мы“. А через две недели все резко поменялось — все разом перестали считать гражданские бюджеты на общественные движения, агитационные кампании, новые газеты и радио. Запахло войной.
Стрелять начали сразу после Нового года, Россия снова решила ломать Украину — в наступление под Дебальцево бросили сводные батальонные тактические группы российской армии. Собкор „Новой газеты“ Лена Костюченко смогла пройти в Донецкий ожоговый центр и поговорить с танкистом из Бурятии Доржи Батомункуевым: обгоревший парень подробно рассказал, как их лучшие экипажи собирали в сводный батальон, тренировали для боев и отправили в Украину. В той зимней кампании россияне захватили города, значившиеся по минским картам разграничения подконтрольными Киеву, — Дебальцево и Докучаевск. В боях разрушили большое курортное село Широкино под Мариуполем.
Для гражданских главным кошмаром стала тактика обстрела городов. Зимой 2015 года „Смерчи“ ударили по Краматорску, а „Грады“ — по посту ГАИ в Волновахе. 120 ракет прилетели в Мариуполь — в субботу 24 января, в девять утра; целились в рынок. Помню похороны целой семьи рабочих с „Азовстали“ — бабушка, дед, их дочь и внук четырех лет.
„Вы когда-нибудь видели яму на четыре гроба? И как жутко и тихо рыдает толпа женщин, когда среди этих гробов один — мальчишки четырех лет, который погиб вместе с бабушкой, дедушкой и мамой? Причем у пацана гроб не по росту, такой же большой как у мамы?
Про женщин лучше не пересказывать. Но я как очевидец вам могу рассказать, как в таких случаях ведут себя „копачи“. Они долго и озадаченно совещаются: „Как опускать? Как класть гробы, по размеру, возрасту или ранжиру? Как подступиться к такой здоровой яме?“
Опытных в таком деле даже среди копачей самого большого в Европе мариупольского Старокрымского кладбища не найти. Но в итоге они все же решают не мерить домовины, а класть в яму мужа рядом с женой, а сына с мамой. Выясняют между собой, что полотенцами гробы не опустишь — яма огромная, поэтому четверку мужиков надо опускать вниз, а еще одна четверка будет подавать гробы сверху. При этом один на насыпи будет наблюдать, чтобы все четыре гроба легли в яме ровно…
Хоронили семью работников „Азовстали“. Накануне похорон директор комбината Энвер Цкитишвили все о них рассказал: „Нагревальщик металла цеха рельсовых скреплений с 30-летним стажем, пенсионер Николай Анатольевич Бобылев, его жена — бухгалтер отдела учета расчетов по заработной плате Любовь Петровна, дочь — ведущий бухгалтер отдела учета сводной финансовой отчетности Марина Николаевна Кашина и внук Вячеслав““.
Это кусок моего репортажа, который опубликовали в московском „МК“ 28 января 2015 года. Его не пустили в бумажную газету, но он до сих пор висит на сайте. Российские „Грады“ убили в многоэтажном районе полумиллионного города 30 человек, а российская федеральная газета публиковала об этом репортаж. Я честно думал, что так борюсь с этой войной. Какой была мотивация московской редакции, не знаю.
После Дебальцево в феврале 2015-го были подписаны вторые Минские соглашения. После этого Украина ввела торговую блокаду оккупированных территорий. Через блокпосты стали пускать только машины с количеством пассажирских мест до семи, то есть под запретом оказались микроавтобусы, автобусы и грузовики. Одновременно территории отрезали от всех государственных реестров, это выглядело как перекладывание на плечи РФ бремени содержания захваченной части Донбасса, как немного наивная попытка перегрузить Россию. В прежнем режиме работали только шесть железнодорожных транспортных коридоров для большой промышленности.
Тем не менее украинская власть пыталась действовать согласно договоренностям. Верховная Рада даже голосовала за внесение изменений в Конституцию страны: все регионы Украины должны были получить больше прав; кроме того, упоминалось, что „отдельные районы“ будут иметь свои особенности самоуправления, которые должен определять отдельный закон. Когда обсуждались поправки, под зданием парламента кипел большой митинг, созванный правыми партиями, а когда стало известно, что проект принят в первом чтении, начался штурм здания, которое защищали мальчишки-срочники из Национальной гвардии. Из толпы в строй солдат бросили дымовые шашки и боевую гранату — погибло четверо гвардейцев, были сотни раненых. Законы для ОРДЛО потом так и не приняли.
Россия тем временем взялась за территории всерьез. До сих пор тут более-менее регулярно платили только боевикам, наличными, по 300 долларов, остальные коллаборанты иногда получали деньги, иногда просто продукты. Теперь стали строить свою пенсионную систему, свою армию, свои суды, нотариат, свой банк, вводить российский рубль как валюту.
Все эти резкие перемены застали меня в прыжке — мне нужно было вывезти из Донецка детский дом семейного типа. С семьей Жеребченко мы породнились: мама приходилась двоюродной сестрой моей супруге, а я стал крестным отцом одной из их девочек, тогда маленькой, а теперь уже большой красавицы по имени Беттильхем (биологический отец девочки был родом из Эфиопии). Эта семья всегда жила не по правилам — например, у них не было телевизора, зато у всех по ноутбуку, и каждый ребенок мог заводить домашних животных, причем не только кошек и собак, а еще и коз и лошадей. Эвакуация такой компании становилась задачей нетривиальной: вывезти предстояло семерых детей, четырех лошадей, двух козлят, пять кошек и пять собак.
Как и многие, Жеребченко в разгар боевых действий уже отправляли детей прочь из города, причем не без приключений. Летом 2014-го один из взрослых повез двух мелких в лагерь в подконтрольном Украине Святогорске — детям, оказавшимся в оккупации, социальные службы все равно выделили путевки на оздоровление. На обратном пути „жигули“ отца семейства уже в Донецке встретили бойцы с автоматами и канистрами — очевидно, собирались отжать немного бензина. Макс не остановился — тогда его догнали, захватили и бросили на двое суток на подвал без лекарств (у Макса был сахарный диабет, ему регулярно требовался инсулин). Вытащили его
