Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев

„К тебе в Донецк приедет наш Сережа Бычков, прими его, пожалуйста!“

Дело было в 2003 году. Посреди рабочего дня из Москвы мне позвонил уважаемый человек — один из руководителей региональной франшизы „Московского комсомольца“. Про Бычкова я, разумеется, слышал, но не видел его ни разу.

Живая легенда „МК“, Бычков возглавлял отдел религии и имел серьезный авторитет среди православных. Официальная церковь относилась к нему хуже: Бычков все время привлекал к ней нежелательное внимание. Сначала он расследовал убийство своего духовного учителя Александра Меня — самого популярного священника перестройки зарубили топором прямо у дома осенью 1990 года, преступников так и не нашли. Потом Бычков написал в „МК“ серию статей о том, как церковные структуры, пользуясь предоставленным властями правом беспошлинной торговли, ввозят в Россию сигареты и алкоголь: именно из этих материалов возникло прозвище будущего патриарха Кирилла (Гундяева) — „табачный митрополит“.

Бычков позвонил мне в восемь утра и сказал: „Дима, я тебе тут завтрак заказал — на десятом этаже гостиницы Донецкого металлургического завода. Приезжай быстро, есть что обсудить!“ Сразу после этой фразы он положил трубку, а номер не определился. Проблема заключалась в том, что этажей у заводской гостиницы было всего четыре — в чем я и убедился, когда прибыл на проходную. В Донецке в те годы вообще было немного отелей: когда с „Шахтером“ играть в Лиге чемпионов приехала римская команда „Лацио“ во главе с Хуаном Себастьяном Вероном (каждый мальчишка в Донецке знал, что этот аргентинец обошелся своему клубу в умопомрачительные по тем временам 18 миллионов долларов), их поселили в старый советский отель „Шахтер“. Обнаружив в своих номерах тараканов, игроки провели всю ночь, играя в бильярд, а на следующий день вынесли уже настоящий „Шахтер“ с разгромным счетом. Короче говоря, гостиниц, где бы подавали завтрак на десятом этаже, в городе просто не существовало — и я бестолково метался по Донецку, пока Бычков не перезвонил и не сообщил мне адрес: оказалось, что поселили его в обычной панельной высотке в 50 метрах от моего дома — несколько верхних этажей в одном из ее подъездов были отведены под полусекретный отель.

Бычков прибыл к нам не один, а в составе целой делегации, причем доставили ее в Донецк частным самолетом. Москвичей было человек восемь, вокруг них суетились какие-то важные пожилые дядьки в костюмах. На меня особого внимания никто не обратил: я уже тогда начал неосознанно следовать принципу, который помог мне выжить после 2014 года, — молча вливался в любую группу людей, стараясь попасть в ее ритм, не отсвечивая и особо не выделяясь. Ну ходит какой-то помощник важного москвича и ходит. Когда я поднялся на десятый этаж, гостей как раз распределяли после завтрака, чтобы показывать „поле“. Нам с Бычковым дали на двоих машину с водителем и отправили в город Красноармейск.

Делегация была непростой. В нее входили, например, профессор кафедры политологии МГУ, бывший депутат Виктор Аксючиц, в конце 1990-х курировавший работу государственной комиссии по перезахоронению останков царской семьи, а также знаменитый в то время сельский батюшка из Курской области (прославился он тем, что с его подачи две сестры из одной семьи убежали из дому в монастырь, несмотря на сопротивление родителей). Сам Бычков в этой компании тоже не терялся: его местные православные очень уважали как сподвижника Меня — еще в 1970-х они в составе большой группы единомышленников создавали воскресные школы, писали православные оперы и придумывали другие способы донести до детей слово Божье в условиях развитого социализма.

В Красноармейске, городке на 25 тысяч человек, нас подвезли к странному зданию. Выглядело оно как недостроенная панельная девятиэтажка, которую решили переделать в храм, совмещенный с православным культурным центром. В храме, как водится, проводились службы, но главным был православный образовательный центр для детей и взрослых. Пока детей учили Библии, их невоцерковленные мамы, жены шахтеров, вязали спицами в коридорах. В Красноармейск свозили лучших учителей и воспитателей из самых разных городов — вплоть до Владивостока. Бычков был в восторге, говорил, что таких мест больше в бывшем Союзе нет, и требовал от меня что-нибудь про центр написать. На что его директор мягко сказала: писать ни в коем случае не надо, а вот помочь можно — мол, попросите Леонида Владимировича не спускать нам поквартальные планы по количеству новых воцерковленных людей.

Я понял, о ком речь. Леонид Владимирович Байсаров, бывший директор огромной местной шахты, а теперь депутат Верховной Рады, властный советский дядька, был одним из самых заметных людей в группе донецких бизнесменов, которую полушутя называли „Православной Хезболлой“. Они вкладывали огромные деньги в восстановление старых православных храмов в Донецкой области и в строительство десятков новых соборов, входивших в юрисдикцию Украинской православной церкви Московского патриархата. Были в этой группе и другие серьезные люди. Ее мотором считался Виктор Нусенкис, владелец многочисленных шахт и заводов, который, будучи долларовым миллиардером, по слухам, в конце 1990-х чуть не ушел в монастырь. А публично интересы бизнесменов отстаивал Геннадий Васильев — политический тяжеловес, который некоторое время даже был генеральным прокурором Украины.

Именно достижения „Православной Хезболлы“ и интересовали приехавших в Донецк москвичей. Они оказались группой консультантов, которая должна была выписать дорожную карту для нового украинского общественно-политического проекта с далеко идущей миссией по воссозданию Союза славянских народов. Когда мы с Бычковым вернулись обратно в гостиницу, кто-то из них объяснил мне общую идею: „В Донецкой области больше 400 православных приходов — это как сейчас в Москве, понимаешь? В каждом приходе вместе со священником и попадьей кормятся дьякон, певчие и прочие воцерковленные люди — обычно до 12 человек. Это значит, что на любых выборах мы получаем 4800 подкованных, мотивированных, свято верящих в свое дело агитаторов. Да мы тут любые выборы перевернем в свою пользу!“

После полевых выездов гости начали обсуждать дополнительные меры, которые могли бы увеличить потенциальную электоральную базу: создание массовой политической партии, запуск не менее массовых бесплатных газет и общенационального телеканала, другие инициативы по воцерковлению населения. В какой-то момент один из участников дискуссии, пожилой местный товарищ в костюме, все-таки обнаружил среди гостей незнакомого журналиста, после чего меня с негодованием выгнали.

Вскоре с подачи московских консультантов в Украине появились партия „Держава“ и общенациональный телеканал „Киевская Русь“. Они позиционировали православие как главную религию Украины, консервативную общественную скрепу, естественным следствием которой должен стать союз с Россией и Беларусью. Свою ближайшую конкретную задачу партия видела в создании отдельной фракции в Верховной Раде после очередных парламентских выборов. Чтобы этого добиться, только в Красноармейском районе Донецкой области еженедельно печатали православную газету тиражом 100 тысяч экземпляров.

Свое приключение я честно попытался обсудить с офицером СБУ — мы познакомились, когда выпивали в одной компании и чуть не попали вместе в большую драку. Он не поверил, но обещал навести справки, а через пару дней равнодушно сообщил: да, секретная гостиница есть, движение в ней тоже есть, но „это русские работают, все нормально“. И правда — в начале 2000-х русские в Украине совершенно не воспринимались как угроза. В Донецком областном управлении СБУ некоторые офицеры просто хвастались вторым российским паспортом — это был такой оперативный шик: мол, если какая проблема с управлением собственной безопасности или обвинениями в коррупции, то граница в сотне километров и пути отступления уже подготовлены.

Телеканал „Киевская Русь“ получился откровенно скучным и вторичным. Партия „Держава“ тоже не взлетела: на следующих парламентских выборах в моем Калининском районе Донецка, где