На встречу дня - Ежи Вавжак

Гжегож вернулся на прежнее место. Флюорит был уже заброшен в печь. Ванна забурлила еще сильнее, но это кипение распространялось равномерно по всей поверхности. С левой стороны по-прежнему тревожно клокотало, над поверхностью шлака, смешанного со сталью, выбивался как бы небольшой гейзер, толкаемый какой-то неведомой силой.

«Еще десять минут, — Гжегож взглянул на часы, было пятнадцать минут второго, — каких-нибудь десять минут, и все будет в порядке. Иначе я не могу, другого решения быть не может. Это дьявольский риск, но кто здесь не рискует». — Он закусывает губы и в который уже раз обходит печь кругом, проверяет состояние свода, потом на пульте — давление газа и температуру.

Друг на друга они стараются не смотреть, Яниц отводит глаза. На нем уже запятнанный и потертый асбестовый фартук, сильно обтрепанный внизу. Он обстукивает о площадку стальную ложку для отбирания проб, сбивая с нее остатки шлаковой корки, пристывшей от предыдущей пробы. Стоит рядом как привязанный, значит, волнуется, потому что знает, надо ждать еще эти несколько минут, когда добавка флюорита сделает свое дело. Стоит молча — они оба знают, что происходит, и никакие слова, никакие жесты здесь не нужны.

«Прет парень напролом, черт побери, — нервничает Яниц не меньше своего начальника, — Не следовало бы так рисковать, прорвет под. Плавка все равно коту под хвост, а сколько потом будет работы, чтобы этого проклятого «козла» из-под печи вытащить. Ладно, это меня не касается! Он решает — он и отвечает, а я делаю свое дело. — Он морщится, эти мысли его ничуть не убеждают, не успокаивают. Как бы складно он все себе ни объяснял, одно остается ясным: это их дело, общее дело. — Инженер прав: Борецкий ни черта бы здесь не помог. Он только и умеет просматривать графики плавок да кривить при этом физиономию, насмехаться над человеком». — Яниц хорошо знает это по тому времени, когда сам был мастером, а тот — металлургом цеха.

— Что случилось, инженер? — Подходит контролер Малицкий. — Сера встала, и до двух трудно будет выпустить.

— Трудно, — повторяет Гурный больше для себя, чем для него. — Вас это очень огорчает? — добавляет он едко.

— Извините, не мое дело, — бурчит тот опешив, он вообще враждебно настроен к инженеру Гурному, которого все они из отдела технического контроля по странному стечению обстоятельств недолюбливали.

Гжегож искоса смотрит на худощавое бледное лицо в очках. Такие, как этот, хоть и снуют по заводу в таких же спецовках, как и сталевары, а некоторые в кармашке носят даже смотровые стекла в деревянной оправе, но умудряются, однако, уберегать свои физии от огня и стоят всегда там, куда жар уже не доходит, где не сыпятся крупные, величиной с горох, искры, способные мгновенно, стоит зазеваться, прожечь тело до самой кости. Но главная причина антипатии к этим людям — их безразличие. И это самое отвратительное. Именно это, а не то, что они ходят за тобой по пятам как тень и записывают каждый твой промах: то перегрузил, то недогрузил присадку, то просрочил или не выдержал время плавки, и с этим их безразличием труднее всего мириться. В тебе все кипит, напряжен каждый нерв, а они ходят себе сторонними наблюдателями и знай только регистрируют факты.

Гжегож невольно улыбается своим мыслям — на какой-то миг он представляет себя в шкуре одного из них. Ведь поначалу и ему предлагали отдел технического контроля, но он решительно отказался и даже в самые тяжкие для него минуты не возвращался мысленно к этому предложению.

— Ну, Яниц, отбирайте пробу, увидим, какова температура ванны.

— Похоже, обойдется, — отзывается наконец Яниц. — Повезло, — он улыбается, — еще несколько минут, и плавка готова. Хорошо, что не дали себя запутать. — Яниц показывает рукой на печь.

И в этот момент, когда средняя заслонка поднялась уже на нужную высоту и Яниц сделал первый шаг к завалочному отверстию, а Гжегож облегченно отер с лица пот, в этот момент до них донесся крик Вальчака из-за печи. Один взгляд на поверхность ванны, которая как-то странно, неведомым ему доселе образом взвихрилась, — и Гжегож, преодолев в несколько прыжков волну раскаленного, бьющего по ногам воздуха, бегом бросился за печь.

Слова здесь были уже не нужны. Из-под печи выбивалось красное зарево, будто там внезапно что-то вспыхнуло ярким пламенем, потом дым, и несколько коротких взрывов сотрясли воздух.

— Пускай! — крикнул Гжегож Вальчаку и сам вслед за ним бросился к лому.

Страх, парализующий и тупой, не успел еще охватить его целиком и сковать, он продолжал еще действовать автоматически, по инерции. Общими усилиями натруженных до предела мышц они пробили лётку и отскочили назад, сталь хлынула по желобу тугим потоком.

— Марганец загрузил? — на ходу окликнул он Бялого.

— Загрузил. — Лицо Казика было серым от ужаса.

Отовсюду сбегались люди, не обращая внимания на предостерегающие звонки завалочной машины. Гжегож был уже возле оператора и тормошил его за плечо.

— Давай мульду с огнеупорами, попробуем забросать левую сторону. Может, удастся заделать пробоину.

Но было уже поздно. Яниц отрицательно помахал им рукой, он был совершенно подавлен. Гжегож тяжело спустился с завалочной машины и медленно, с трудом переставляя ноги, как старик, подошел к Вальчаку.

Стали в ковше было чуть больше половины. Гжегож дал знак крановщику разливочного пролета отъехать от печи.

— Тонн пятьдесят все-таки спасли, — проговорил Вальчак как бы в утешение. — Ну, сейчас начнется катавасия.

По разливочному пролету, внизу, к шестой печи бежали люди. Здесь были и начальник пролета, и сменный мастер Врубель. Они пытались остановить людей, кричали, размахивали руками, но это не помогало. Ему дали знак спуститься вниз. Гжегож повернулся — за ним стоял Борецкий с таким же, как и у всех, застывшим лицом.

— Прорвало под, — тихо проговорил Гурный, — я пытался спасти плавку, не получилось... — Он безнадежно махнул рукой и хотел уйти, чтобы не видеть выражения этого лица, на котором бешенство стерло страх и укор, только пока еще было непонятно, на чью голову он его обрушит.

И тут вдруг внизу раздался отчаянный вопль. Душераздирающий, заглушивший грохот разливочного крана, дыхание мерно посапывающих печей и весь монотонный мощный гул пролета.

— Убит! Сгорел! Умер!

Кто-то включил аварийную сирену. Она завыла пронзительно и грозно, подавив на минуту всю мешанину звуков. Гжегож застыл