На встречу дня - Ежи Вавжак

— Ты знаешь, — глаза Гжегожа зло сверкнули, — мне сегодня дали отпуск, отпуск, которого я не просил. А между строк намекнули, чтобы использовал его для подыскания другой работы, а не для поездки на курорт... Практически это называется «освобожден от служебных обязанностей».

— Вот мерзавцы!.. Зря ты все-таки не послушался моего совета.

— Почему мерзавцы, просто люди, — отрешенно проговорил Гжегож. — А тебя я действительно не послушал. Пойми, старик... Ты прежде никогда не говорил мне о дочери Яница, — попытался он вдруг обычным своим маневром отвлечь от себя внимание. — Помнишь, как я вытащил ее из воды?

— Помню, Гжесь... А не говорил, потому что нечего говорить. Хотя, быть может, из-за этой неудачи с институтом Барбара стала мне как-то ближе. Она совсем уже взрослая, а я все относился к ней, как к сопливой девчонке.

Гжегож проявлял нетерпение, то и дело поглядывая на часы. Он не сказал Бронеку, что ожидает ее прихода — решил сделать ему сюрприз, но не получилось — она не пришла.

Выйдя на улицу, он с удивлением увидел ее стоящей у дома. Она казалась сейчас как-то меньше, будто сжалась. Воротник ее поплинового плаща был поднят. Вероятно, она ждала уже давно. Гжегож заметил, что щеки ее покраснели от холодного ветра.

— Почему вы не поднялись наверх? Что за ребячество? — рассердился он. — Так не поступают взрослые девушки.

— Я не люблю сплетен.

— Ну уж так сразу и сплетен, — засмеялся он.

— Вы не знаете нашей улицы.

— Это я-то не знаю?! — изумился Гжегож. — Я знаю эту чертову улицу чересчур хорошо. На нее нужно махнуть рукой — это единственный способ от нее избавиться.

— Вам хорошо говорить, вы мужчина.

— И то правда, а когда-то в нашей округе было куда интересней, но вы этого не помните. Ни одна девчонка не могла привести сюда своего парня. Они их провожали только до собора, а дальше шли одни. Доставалось им от нас, хотя, собственно, никто ими не интересовался. Но честь улицы не позволяла нам терпеть эти амуры. Глупость, конечно...

— И вы тоже их били?

— Тоже, а что мне оставалось делать? Если я провожал какую-нибудь девчонку в Заводье или в Остатний Грош, меня там ждал такой же прием, — рассмеялся он снова.

— Вы находите это смешным?

— Нет, глупо... Теперь вроде бы все это смешно, но тогда воспринималось серьезно. Впрочем, что это меня вдруг потянуло на воспоминания? Давайте лучше подумаем, чем нам заняться.

— Может, рискнете еще чашку кофе?

— Рискну, — он взял ее под руку, — и еще чего-нибудь покрепче. Как-никак я в отпуске.

Они шли молча. Фонари раскачивались на проводах, пятна света плясали по мостовой, отражаясь бликами в лужах, похожих на расплавленный металл. Пересекли улицу у магазина, залитого потоком неонового света, за ним — туннель тьмы, брешь между зданиями, обнесенную высоким забором со светлыми пятнами афиш и плакатов.

«Сейчас не время для прогулок, — думает Гжегож, — для ненужных прогулок. Зачем понадобилась ей эта встреча? Я начальник ее отца и ее парня... И она знает, что Мирка работает в институте — вздор, какое это имеет сейчас значение... Но мотивы ее мне все-таки непонятны. Черт возьми, я, кажется, становлюсь подозрительным».

— И потянуло же вас на прогулку в такую погоду!

— Пришла вот фантазия.

— В вашем возрасте это простительно.

— Не прикидывайтесь стариком. Все равно не поверю, что вас не потянет на безрассудства.

«Ты, девочка, и все твое поколение стремитесь в себе что-то перекричать, — подумалось Гжегожу. — Свои первые поражения в мире взрослых и разочарование в свободе. Вы хотите по-прежнему нас удивлять, словно ничего не случилось, отстаивать свою независимость, которая, по сути, есть чистая фикция, мираж, как и многие ваши убеждения... Я-то уразумел это по собственному опыту и, кто знает, не становлюсь ли иногда и сейчас в подобную позу... О боже, — вздохнул он, придя вдруг в веселое расположение духа, — кажется, мне доставляет удовольствие прогулка с этой глупенькой юной девочкой, да еще в такую погоду...»

Они вошли в кафе. Посетителей почти уже не было. Сели за первый попавшийся столик, у самого входа. Барбара поправила волосы, смотрясь в зеркальную стену. Гжегож вынул сигареты.

— Вы курите? — подвинул он ей пачку.

— Нет, но закурю, — она достала сигарету.

— Вы решили действовать сегодня назло маме? Или кому-нибудь еще?

— Вот именно — еще. Быть может, вам.

— Я не так самонадеян. Чем же я обязан вашему вниманию, скажите, пожалуйста?

— Сама не знаю, — ответила она серьезно.

Гжегож встал и подошел к «меломану». Выбрал мелодию, опустил в отверстие два злотых. Раздались звуки джаза.

— Вам нравится?

— Мне — нет, а вам?

— Мне тоже нет. Я хотел доставить удовольствие вам.

— Ох, тогда простите.

— Пустяки. Обычная вещь... когда встречаются два человека. Не огорчайтесь.

— У меня немало и других огорчений. Правда, в какой-то степени я с ними уже смирилась, да, смирилась, хотя думаю, что сумею их еще преодолеть.

— Я знаю, Бронек мне говорил... Не беспокойтесь, это останется между нами, — добавил он, заметив ее встревоженный взгляд.

— Больше всего мне жаль отца, — сказала она тихо. — Я у него теперь последняя надежда. Смерть Метека была для него страшным ударом. Внешне он вроде бы и пришел в себя, но в душе ужасно переживает. И не мне бы доставлять ему новые огорчения.

— Вы очень переживаете?

— Нет, мне кажется, нельзя делать из этого трагедии. Но я как-то омертвела, ничто меня не интересует, не увлекает. А когда я начинаю размышлять, все представляется мне ничтожным и бессмысленным.

— И потому вы ищете общества человека, находящегося в подобной же ситуации? Возможно, даже в худшей... — добавляет он, помолчав.

— А вы тоже сомневаетесь в смысле всего того, что нас окружает?

— И да и нет. Чего, в сущности, стоят все эти сомнения. Главное, чтобы человеку было на что или на кого опереться. Чтобы в нем не умерла вера. Мне думается, человек может пережить любые потери, если только не потеряет самого себя.

— Бронек очень помог мне в трудную минуту. А Зенек — наоборот. В его глазах