Юмористические рассказы - Надежда Александровна Лохвицкая

– Урр-аа! – восторженно подхватили все и кинулись качать златоуста.

А в самом конце стола, примостившись боком между дьяконом и головиным пьяницей, сидел молодой учитель чистописания. Он не смел качать председателя управы. Для этого он был слишком мелкая сошка и не имел даже крахмального белья.

Но он смотрел, как все лобызают златоуста и чокаются с ним, поливая шампанским его приятный круглый живот в белом пике, и весь горел и томился тоскливым вопросом:

– Отчего так? Отчего одним и слава, и талант? Отчего одним все, а другим ничего?

Страх

В дамском отделении уже сидела полная пожилая дама и посмотрела на меня очень обиженно, когда носильщик внес мой чемодан и усадил меня на место.

Впрочем, дамы всегда обижаются, когда видят, что кто-нибудь хочет ехать вместе с ними туда же, куда едут они.

– Вам далеко? – спросила она, решив, по-видимому, простить меня.

Я ответила.

– И мне туда же. Утром приедем. Если никто не сядет, то ночь можно будет провести очень удобно.

Я выразила полную уверенность, что никто не сядет.

– Кому же тут садиться? Чего ради? Вы как любите ехать, – спиной или лицом?

Но не успела она удовлетворить моего любезного любопытства, как в дверях показалась желтая картонка, за картонкой портплед, за портпледом носильщик, а за носильщиком востроносая дама с зеленым галстуком.

– Вот тебе и переночевали! – обиделась толстая пассажирка.

– Ведь я вам говорила, что так будет! – вздохнула я.

– Нет, вы, напротив того, уверяли, что никто не придет.

– Нет, это вы уверяли, а у меня всегда очень верное предчувствие.

Востроносая дама, делая вид, что совершенно не понимает наших разговоров и не чувствует нашей острой к ней ненависти, рассчиталась с носильщиком и уселась поудобнее.

Но как она ни притворялась, все равно должна была понимать, что только воспитание, правила приличия и страх уголовной ответственности мешают нам немедленно прикончить с нею.

Поезд тронулся.

Толстая дама пригнулась к окошечку, набожно завела глаза и перекрестилась на водокачку.

Востроносая вынула из корзиночки бутерброд и стала, аппетитно причмокивая, закусывать.

Толстая заволновалась, но делала равнодушное лицо и заговорила со мной о пользе железной дороги, совершенно справедливо отмечая, что поезда ходят гораздо скорее лошадей. Я с радостью поддерживала ее мнение, и обе мы сладко презирали чавкающую соседку. У нас были умственные запросы и глубокие интересы, недоступные для нее, с ее бутербродами.

Но, когда востроносая принялась за второй кусок, толстая не выдержала и, с тихим стоном открыв саквояж, извлекла из него жареную курицу.

Теперь я оказалась в лагере врагов. Они уже были заодно. Предлагали друг другу соль, советовали возить бумажные стаканчики и явно показывали, что не верят в мои умственные запросы и считают, что и о пользе я говорила с таким жаром только потому, что не запаслась жареной курицей.

Чувствуя, что все человечество против меня, я впала в уныние и, малодушно вынув плитку шоколада, стала грызть ее. Где уж мне идти одной против всех, да еще в вагоне!

Набитые рты сблизили нас всех трех, и связали теснее самой нежной дружбы, и мы бодро и весело стали укладываться спать.

– Я полезу на верхнюю скамейку, – сказала востроносая, развязывая свой зеленый галстук. – Я люблю ездить наверху. Надо вам признаться, что трусиха я ужасная, все боюсь, что меня в дороге ограбят. Ну а наверху труднее меня достать, хе-хе!

– Нужно всегда возить деньги, как я, прямо в чулке, – сказала толстая. – Самое удобное, – уж никто не достанет, да и не догадается.

– Положим, догадаться нетрудно, – усмехнулась я. – Все деревенские бабы возят деньги в чулке, – это всем известно.

– Нет, я бы в чулке не стала – неудобно, – согласилась востроносая. – Я всегда вожу в мешочке, на груди, под лифчиком. Уж если кто начнет его снимать, я сразу почувствую.

– Ну так никто с вас снимать не станет, – сказала толстая, – а вот сначала подкурят вас особыми папиросками либо угостят конфетками, от которых вы одуреете, а уж тогда и снимут, – будьте покойны!

Востроносая ощупала свой лифчик и тоскливо оглянулась.

– Ужас какой! Что вы говорите! А знаете, я читала, что недавно в Швейцарии ехали две дамы в купе, одна заснула, а другая впустила мужчину, вдвоем и ограбили.

От этого рассказа она сама так перепугалась, что даже защелкала зубами.

– А я всегда вожу деньги прямо вот в этой ручной сумочке, – похвасталась я. – Это, по-моему, остроумнее всего, потому что никому в голову не придет, что здесь деньги!

– Ну знаете, это рискованно! – сказала толстая и покосилась на мою сумочку.

Мы улеглись.

– Не задернуть ли фонарь? – предложила я. – Глазам больно.

Толстая что-то промычала, но востроносая вдруг вскинулась наверху и даже ноги спустила.

– Зачем задергивать? Не надо задергивать! Я не хочу! Слышите, я не хочу!

– Ну, не хотите, – не надо.

Я уже стала засыпать, как вдруг очнулась от какого-то неприятного чувства, точно на меня кто-то смотрит. На меня, действительно, смотрели в упор четыре глаза. Два сверху, черные, дико испуганные, и два снизу, подозрительные и острые.

– Отчего же вы не спите? – спросила я.

– Так, что-то не спится, – отвечали сверху. – Я и вообще никогда не сплю в вагоне.

– Да ведь и вы тоже не спите, – язвительно сказали снизу, – так чего же вы на других удивляетесь?

Я стала засыпать снова. Какой-то шепот разбудил меня. Это толстая спрашивала меня:

– Вам не видно, что она там наверху делает?

– Ничего особенного. Сидит.

– Сидит? Гм! Вы с ней раньше не были знакомы?

– Нет. А что?

– Да так.

– Вам не помешает, если я закурю? – вдруг спросила востроносая.

Толстая так и подпрыгнула.

– Ну уж нет! Убедительно вас прошу! Иначе я сейчас же позову кондуктора. Знаем мы!..

Она почему-то страшно разволновалась и стала тяжело дышать. Я вдруг поняла: она боялась той подозрительной особы наверху, которая, ясное дело, хотела нас подкурить и ограбить.

– Не хотите ли шоколадку, вы, кажется, любите сладенькое, – вдруг зашевелилась толстая, протягивая мне коробку.

– Нет-с! Я от незнакомых не беру в дороге конфет, – закричала вдруг востроносая. – Сама не беру, да и другим не советую.

Она кричала так зловеще, что я невольно отдернула руку и отказалась от угощения.

Заснуть я больше не могла. Эти четыре глаза, непрерывно смотрящие то на меня, то друг на друга, раздражали и смущали меня.

«А уж не воровки ли это в самом деле? – мелькнуло у меня в голове. – Притворились, что не знакомы, выпытали у меня ловким разговором, где мои деньги, а теперь стерегут, чтобы я заснула».

Я решила не спать.