Юмористические рассказы - Надежда Александровна Лохвицкая

От усталости и желания спать разболелась голова. И так было досадно, что, имея в распоряжении целую скамейку, не можешь уснуть.

Вдруг я вспомнила, что видела на вокзале знакомого старичка, который ехал с этим же поездом.

– Mesdames! – сказала я. – Мы все равно не спим. Не разрешите ли вы посидеть с нами одному очень милому старичку? Он нам расскажет что-нибудь забавное, развлечет.

Но они обе так и закудахтали.

– Ни за что на свете! Скажите пожалуйста! Знаем мы этих старичков!

Было ясно, что лишний свидетель только помешал бы им. И сомнения в их намерении у меня больше не оставалось никакого. Всю ночь я промаялась, а под утро нечаянно заснула. Когда я проснулась, было уже светло. Моя сумочка валялась на полу, а обе дамы сидели рядом и не спускали с нее глаз.

– Наконец-то! – закричали они обе сразу.

– Я не хотела вас будить! Ваша сумка с деньгами упала на пол, я не могла допустить, чтобы кто-нибудь дотронулся до нее.

– И я тоже не могла допустить!

Я смущенно поблагодарила обеих и, выйдя в коридор, подсчитала деньги. Все было цело.

Когда наш поезд уже подходил к станции и востроносая вышла звать носильщика, толстая шепнула мне:

– Мы дешево отделались! Это, наверное, была воровка. Ее план был очень прост: подкурить нас и ограбить!

– Вы думаете?

Когда я выходила из вагона, я услышала, как востроносая шептала толстой:

– Я сразу поняла, что ей нужно. Она посадила бы своего старичка, а он бы нас по голове тюкнул, и готово. Заметьте, всю ночь нас подстерегала, а потом притворилась, что спит.

На вокзале кто-то дернул меня за рукав. Оглянулась – востроносая.

– Вы с этой толстой дамой не были раньше знакомы?

– Нет.

– Так как же можно было рассказывать при ней, куда вы деньги прячете. У нее был такой подозрительный вид.

А толстая проходила в это время мимо и, не замечая нас, рассказывала встретившей ее барышне:

– Ужасная ночь! Эти две стакнувшиеся мегеры разнюхали, где у меня лежат деньги, и устроили нечто вроде дежурства. Одна спит, другая за мной следит. Нет, кончено! Больше никогда одна не поеду!

– Ах, ma tante! Нужно бы заявить в полицию! – ужасалась барышня.

Мы с востроносой испуганно переглянулись. Я пошла, а она долго смотрела мне вслед и всей своей фигурой, и шляпой, и зонтиком выражала раскаяние, что доверилась мне.

Теперь-то уж она знала наверное, что грабительница была именно я.

Легенда и жизнь

В начале июня мадам Гужеедова стала делать прощальные визиты своим светским приятельницам.

Прежде всего отправилась к Коркиной, с которой так мило провела вместе прошлое лето в Третьем Парголове.

– Ах, дорогая моя! – воскликнула Коркина. – Неужели же вы опять обречены на прозябание в этом моветонном Парголове! Как я вас жалею!

– Почему же непременно в Парголове? – обиделась Гужеедова. – Точно свет клином сошелся. Найдутся и другие места.

– Уж не за границу ли собрались? Хе-хе-хе!

– Почему ж бы мне и не поехать за границу?

– А на какие медные? Хе-хе-хе!

– Отчета в своих средствах, дорогая моя, я вам отдавать не намерена, – надменно отвечала Гужеедова. – И довольно бестактно с вашей стороны говорить таким тоном, тем более что киснуть в Парголове будете именно вы, а я поеду за границу.

– Куда же вы едете? – даже испугалась Коркина.

Гужеедова на минутку растерялась.

– Куда? Собственно говоря, я еще не… А впрочем, я еду в Берлин. Ну да, в Берлин. Чего же тут удивительного? По-французски я говорю очаровательно…

– Да кто же с вами в Берлине по-французски говорить станет? Хе-хе-хе! В Берлине немцы живут.

– Я просто оговорилась. Я хотела сказать: Париж, а не Берлин. Я еду в Париж.

– В Париж – теперь, в такую жарищу?

– Пустяки. Париж именно теперь и хорош. Я обожаю Париж именно теперь.

– О вкусах не спорят. А я еду в Карлсбад.

– Да что вы? А как же Парголово-то?

– Далось вам это Парголово! Я и в прошлом году попала туда совершенно случайно. Мужу не дали отпуска. А вообще я каждое лето провожу в Карлсбаде. Там у нас чудная вилла! Ее так и называют: вилла русских аристократов.

– Это кто же аристократы-то? – с деланой наивностью спросила Гужеедова.

– Как кто? Мы! Я с мужем, моя сестра с мужем, сестра мужа с мужем и мадам Булкина.

Все это Гужеедову так горько обидело, что дольше сидеть она уже не могла.

– Прощайте, дорогая моя.

– Чего же вы так торопитесь? Посидим, поболтаем.

Гужеедовой, собственно говоря, очень хотелось сказать ей, что беседа с такой вруньей и хвастуньей не может доставить удовольствия даже самому грубому вкусу, но, вспомнив, что она – светская дама, отправляющаяся освежиться в Париж, сморщилась в самую утонченную улыбку и отвечала, картавя, как истинная парижанка:

– Ах, я так тороплюсь! Вы знаете, перед отъездом всегда так много дела: туалеты, визиты…

– Ах, я вас вполне понимаю, дорогая моя! – впала и Коркина в светский тон. – У меня тоже такая возня с модистками.

– Как жаль, что мы не встретимся за границей!

– Ах, да, ужасно жаль. Приезжайте, дорогая, к нам в Карлсбад, прямо на нашу виллу. Организуем пикники, поедем на Монблан… Я вам потом пришлю адрес. Так бы обрадовали!

– Мерси! Мерси! Непременно! Но, к сожалению, назад я собиралась ехать прямо через Испанию…

От Коркиной Гужеедова отправилась к Булкиной.

– Дорогая моя! Вот еду за границу…

– Да что вы! Ах, счастливица! Впрочем, я, вероятно, тоже поеду.

– Куда?

– Конечно, в Рим. Вечный город! Красота! Чуткая душа, понимающая задачи искусства, должна каждый год ездить в Рим. Я и без того так виновата, что в прошлом году не собралась. Знаете, прямо поленилась.

– А Коркина собирается в Карлсбад.

– Ах, ненавижу эти курорты. Пыль, доктора, толкутся все на одном месте, как мухи на блюдечке. Тоска! Нет, я признаю только Вечный город.

– Я всегда в Париже останавливаюсь в самой лучшей гостинице. Ее так и называют: гостиница русских аристократов, – сказала Гужеедова и вдруг сразу почувствовала себя удовлетворенной, словно отомстила Коркиной.

– Ах, не верьте им, дорогая моя, – успокоила ее Булкина. – Эти французы такой продувной народ. Может быть, у них остановился когда-нибудь какой-нибудь русский генералишка из самых завалящих, а уж они сейчас рады раструбить по всему свету, что у них аристократическое общество. Хвастунишки французишки, ветрогонный народ.

Гужеедова, увидев, что ее не поняли, глубоко вздохнула и поникла головой. Тяжело быть непонятой близкими людьми!

* * *

Прошло недели три.

Солнце высоко поднялось над Третьим Парголовым и палило прямо в спину мадам Гужеедовой, возвращавшейся с купанья.

Она уже