Глаза Моны - Тома Шлессер
К этому страху примешивался внезапно возникший другой. “Когда-нибудь Диди тоже умрет”. Он уже старый и когда-нибудь умрет, уйдет навсегда из этого мира. Она его потеряет.
Потери – вот к чему готовит нас детство. И первая из них – потеря самого детства. Теряя, мы понимаем его ценность и понимаем, что теперь постоянно будем все терять. Понять недолговечность всего – необходимое условие, чтобы научиться в полной мере жить в настоящем. Обычно думают, что взрослеть значит что-то накапливать: опыт, знания, материальные блага. Но это не так. Взрослеть значит терять. А жить значит уметь принимать потери. И быть готовым в любой миг распроститься с жизнью.
Моне такие мысли в голову не приходили. Но страхи не отпускали ее. Угроза слепоты встала перед ней во весь рост, стала физически ощутимой, и все самые умные слова мельчали, съеживались, становились неслышными, их заглушала надвигающаяся опасность.
– Мона, смелей!
– Да, Диди.
Она в последний раз сжала талисман и стала медленно снимать его. Глухая дрожь пробежала по телу. Но Мона не остановилась. Леска прошлась по подбородку, по губам, по ушам, запуталась в волосах – и вот талисман отделился.
Вдруг в глазах у Моны закружились грозные черные мушки. Рой становился все больше, все гуще. Ракушка лежала у нее в раскрытой ладони, словно в мраморной шкатулке. Мгла не просто заволокла ее взор, она закрутилась черным вихрем, в самом центре которого были ее глаза. Мона не видела ничего. Мир вокруг погас, в голове помутилось. От ужаса она онемела и не могла даже вскрикнуть, где-то в темных недрах сознания разверзалась бездна. Или сознание покинуло ее? Как жертва кораблекрушения за деревянный обломок, она ухватилась за обрывок мысли. “Черный – это тоже цвет”, – прозвучало у нее в уме, и эта фраза высветила какие-то точки во тьме. Они множились и неожиданно сложились в мозаичную картинку. В распадающемся хаосе Мона увидела лица близких и обнадеживающие лучи, как будто исходящие из картин и скульптур, которые она увидела за год. Наконец все заслонило отчетливо проступившее любимое лицо. Колетта! Какое счастье, что она здесь, рядом. Моне захотелось с ней слиться. Достаточно захотеть…
Но образ Колетты потускнел, хотя Мона чувствовала ее незримое присутствие. Голос бабушки умолял ее выйти из темного туннеля и, главное, никогда больше в него не возвращаться. “Бабушка! Не уходи! Останься! Бабушка!” И снова сомкнулась темнота и пробежала дрожь.
Мона почувствовала прикосновение. Тонкие пальцы деда держали ее плечо. И руку, кажется, лизал шершавый собачий язык. Мона пыталась встряхнуться, поморгать глазами, понять, открыты они или закрыты. Она по-прежнему ничего не видела. Пыталась вернуться к яви, но не могла…
И тогда, наконец, хлынули слезы. Так долго сдерживаемые детские слезы… С возрастом мы привыкаем подавлять их, но в детстве мы над ними не властны, и вот они вырвались с неукротимой силой. И вымыли из Моны всю сажу и пепел, весь осадок. В ней вспыхнула синева! Пусть это только пятна, но синие! И желтизна! О, желтый цвет! Пусть только вспышки, но желтые! И красный, господи, красный цвет! Пусть только полосы, но красные! Потом они начали сочетаться друг с другом. Мона уловила зеленую черточку, фиолетовую дымку, оранжевый мазок. Замелькали оттенки: киноварь, ализарин, пурпурный, коралловый, амарантовый, смородиновый, киноварь, марена. Появились линии и формы – бешеное сотворение плоти мира.
Анри молчал, все так же держа внучку за плечо. Космос не переставая лаял своим особым двусложным лаем, означавшим “да-да”. Мона открыла глаза. Ракушка лежала на своем прежнем месте, там, откуда ее когда-то подобрали. Она присыпала ее песком и своим обновленным зрением увидела миллионы крошечных частичек, которые, как звездная россыпь, погребли ее под собой.
Магический обряд свершился.
Она встала на ноги. Сделала несколько шагов, вдохнула полной грудью. Ее переполняла радость. Она разбежалась и закружилась. Круг за кругом, точно юла или луч маяка. Все быстрей и быстрей. Казалось, еще немного – и она оторвется от земли. Она видела скалы на берегу, лес и горы на севере, крыши домов на востоке, корабли в открытом море, потом снова скалы, лес, горы, крыши, корабли, скалы, лес, горы, крыши, корабли… Мона кружилась, и скалы сливались с лесом, лес с горами, горы с крышами, крыши с кораблями, корабли со скалами. Мона кружилась, и мир вокруг превратился в подвижную картину из цветных полос, в которых уже ничего нельзя было различить. У нее закружилась голова, она зашаталась и упала на песок.
Придя в себя, Мона осмотрелась. Все вокруг было прекрасно. Прекрасна гладкая янтарная полоска, которую неустанно полировал прибой. Прекрасны бирюзовые волны и белые чайки над ними. Прекрасен светлый горизонт вдали…
К ней подошел Анри. Она обернулась, и ему показалось, что на него смотрит “Девушка с жемчужной сережкой” Вермеера, чья фигура резко выделяется на окружающем ее темном фоне. Было видно, что Мона вернулась из долгого путешествия. Он протянул к ее головке свои вмещающие целый мир ладони. Еще немного оглушенная, она улыбнулась и прижалась к нему:
– Диди… Как все прекрасно здесь. И как прекрасно там, по ту сторону.
Источники иллюстраций
Pour toutes les photographies Photo DR, sauf 46 et 47: Photo DR / Fondation Hartung-Bergman; 49: Photo Maximilian Geuter / The Easton Foundation.
Pour toutes les oeuvres DR, sauf 36: Association Marcel Duchamp / Adagp, Paris 2024; 38: Georgia O’Keeffe Museum / Adagp, Paris 2024; 39: Fondation Magritte / Adagp, Paris, 2024; 40: Succession Brancusi – All rights reserved (Adagp) 2024; 41: Adagp, Paris, 2024; 42: 2024 Banco de México Diego Rivera Frida Kahlo Museums Trust, México, D. F. / Adagp, Paris; 43: Succession Picasso, 2024; 44: 2024 The Pollock-Krasner Foundation / Artists Rights Society (ARS), New York; 45: 2024 Niki Charitable Art Foundation / Adagp, Paris; 46: Hans Hartung / Adagp, Paris, 2024; 47: Anna-Eva Bergman / Adagp, Paris, 2024; 48: Estate of Jean-Michel Basquiat, licensed by Artestar, New York; 49: The Easton Foundation / Licensed by Adagp, Paris, 2024; 50: Courtesy of the Marina Abramovic Archives / Adagp, Paris, 2024; 51: Adagp, Paris, 2024; 52:
