Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу
Еще раз на всякий случай уточню. Я себя не оправдываю. Жажда камней тогда полностью поработила мой разум. Одна лишь хрупкая надежда на то, что прекрасная россыпь их может стать моей, заставляла тело, измученное болью и усталостью, продолжать движение вглубь леса, в иссиня-черную тьму.
Воровать с поля битвы… Да… На такое способен лишь поистине никчемный человек, тут и говорить нечего. В таком состоянии я находился. По мере того как я продвигался вперед, дерн сменялся покровом сухих листьев и веток. Их тихий треск под моими ладонями и коленями еще больше расшатывал нервы, а из-за нарастающего дурного предчувствия меня бросало в холодный пот.
Возможно, потому, что чувство страха стало для меня привычным, я начал ясно замечать некоторые вещи. Судя по всему, в этой роще когда-то был храм или крепость. Тут и там разбросаны были крупные каменные глыбы четырехугольной формы. Казалось, иногда туда все-таки приходили люди. Кое-где виднелись дорожки из притоптанных листьев. Теперь же там было безлюдно, впрочем, и трупов я не увидел, и ничего, что могли бы обронить солдаты в перестрелке, будь то фуражка или кобура от винтовки. Из этого я заключил, что товарищи мои могли благополучно выбраться из леса.
Когда неожиданно ладонь моя нащупала небольшую горку из листьев, стало ясно, что я нахожусь в самом сердце рощи в небольшой низине. Оттуда слегка различимы были нижние ветви деревьев. Я глубоко вздохнул — не то с облегчением, не то от безысходности, — сел, запрокинул голову и наконец-то осмелился во всю силу чихнуть. В вышине за верхушками деревьев тихим светом переливались звезды. Глядя на них и постепенно смелея, я вдруг вспомнил о керосиновой спичке, всегда лежавшей у меня в кармане. Удостоверившись, что в низине меня никто не заметит, я достал ее и, осторожно прикрывая рукой, поджег, поднял голову и в неровном свете уставился на нечто белое, прежде казавшееся мне стволом дерева, но тут же, не в силах издать ни звука, я выронил спичку. Однако, даже упав, спичка не погасла. Небольшое количество керосина просочилось из чехла на опавшие листья и ветки. Тут же занялось пламя и на глазах переросло в костер, от которого повалили клубы дыма. Я сидел и дрожал и был не в силах ничего с этим поделать. Со стволов деревьев, окружавших низину, по одному свисали обнаженные мертвые человеческие тела. Более того, это все были мои товарищи, подвешенные спиной к стволам за руки на импровизированных веревках, сделанных из чего-то вроде нижнего белья. Тела их были не только испещрены пулевыми ранениями, но и истерзаны, обезображены, исполосованы до мяса ножом, с вырванными глазами и ушами, выбитыми зубами. Из каждой раны, подобно толстым шерстяным нитям, тянулись струйки крови, стекая по стволам деревьев к корням. Свет костра плясал на лицах, искривленных дурацкими ухмыляющимися гримасами, с порванными ртами и отрезанными носами. Даже сейчас они будто смотрят на меня сверху вниз. Как долго я наблюдал это зрелище — несколько мгновений, а может, минут, — уже и не помню. При виде трупа унтер-офицера я так сильно вцепился в пуговицу на груди кителя, что оторвал ее. Глядя на офицера с перерезанным горлом, я и сам не заметил, как расцарапал до крови свое собственное. Лицо его, с разорванным от уха до уха в кровавой улыбке ртом, вызвало во мне сильнейший удушающий приступ хохота. Если люди, которые сейчас называют меня психопатом правы, то именно тогда я им и сделался.
Закончив смеяться, спиной ощутил я чье-то легкое дыхание. Живой это был человек или нет — не знаю. Я резко вскочил и обернулся. На стволе огромного дерева в багровом пляшущем свете костра я увидел болтающийся труп Рятникова. В отличие от остальных, на теле его не было следов пуль или иных истязаний. Только шея была обмотана белым рукавом рубашки, да виднелась рана от штыка. Руки его были ровно опущены вдоль туловища, а широко раскрытые глаза в упор глядели на меня сверху.
Увидев его, я, кажется, издал странный вопль. Нет-нет! Не потому что испугался его взгляда…
Рятников был девушкой! И грудь у него была девичья.
Я просто не мог сдержать крика. Не мог не растеряться.
Это был настоящий конец династии Гольштейн-Готторп-Романовых.
Она… Буду называть ее так. Немного задержавшись, она оказалась в лесу последней, и ее, по-видимому, взяли живьем, насильно обесчестили. Возле губ ее тенью лежал след от кляпа. Да к тому же приданое, заботливо оставленное для нее родителями… Тридцать драгоценных камней красноармейцы зарядили в холостые патроны крупного калибра и выстрелили ими в нижнюю часть ее живота. Я вспомнил те два выстрела, что услышал, пока полз в траве. Наверное, это и были они… Из открытой раны свисал кусок кожи и плоти величиной не больше ладони, а в нем, липкие от крови, сияли и переливались многочисленные топазы, сапфиры, рубины и бриллианты.
6
Вот и весь мой рассказ. Вот что я назвал любовью после смерти.
Она любила меня, не иначе. И определенно, показала мне те дражайшие камни потому, что хотела выйти за меня. А я и не понял, ослепленный жадностью… Глупец. Не понимал ее чувств ко мне, ее любви. А ведь это ее дух в момент своей смерти привел меня туда, в лес, чтобы преподнести те камни. Связать свою душу с моей через них.
Взгляните. Вот они. Черные пятна это ее кровь и следы от пороха. Посмотрите, как особенно, подобно радуге, сверкают из-под них бриллианты. И сапфиры, рубины, топазы тоже… Так сверкать могут исключительно камни высочайшего качества. Все их я достал из ее внутренностей. В знак своей любви к ней я собрал в кулак мужество и совершил этот подвиг.
Кстати…
Все в городе утверждают, что это фальшивка. Что кровь свиная или собачья, смеются. Совершенно не верят моей истории. Высмеивают ее посмертную любовь.
Но вы ведь так не скажете? Аа-а. Правда не скажете. Вы мне верите. Благодарю вас, благодарю. Позвольте пожать вашу руку. Вы первый, кто поверил мне. Ради этого дня я скитался по Владивостоку бродягой и терпел насмешки.
Я уже по горло сыт этой любовью. Ах, в ней нет ничего отрадного. Прошу прощения, позвольте я еще выпью. И позвольте вручить эти камни вам. В знак благодарности. А мне довольно будет моей любви. Сегодня,
