Впечатления и встречи - Людмила Львовна Горелик

Тут она задохнулась, дыхания ей не хватило, и она замолкла. Но уже подключилась Фирсиха: «А мы что, не голодали? Из крапивы щи варили! И кто ж нам-то помог когда?! Мужика моего в сорок шестом годе в тюрьме до смерти забили, только поженилися мы! Усе тама у поле картошку копали — не один ен был! А забрали яго одного только! Ну, копал ен тама, да, може, и виновен был, поле-то колхозное, однако не забивать же ж яго? Целый с фронта пришел, не чаял притить, а тута, дома, гляди-кось, в тюрьме забили!». Она стояла большая, на голову выше Устиновны, в старом ватнике, в клетчатом, завязанном под подбородком платке и страстно размахивала руками, заходясь в крике. Голос был зычный, и когда начала голосить, он был слышен на всю деревню. «Ой, да на кого ж ты мене покинул, родименький?! И кому же мене теперя жалитися, бедной, плакатися?! Ой, да не нужна никому теперя я, вдовица сирая, бессчастная! Ой, да хотя копеечку, хотя хлебушка негде узяти мене! Ой, да начальнички работать гонють, а кушать ничого нетути! Ой, да у поле с зари до зари, не разогнутися! Ой, да не поможеть никто мене и спросить-то за что-почто не с кого!»

Мы с Ниной стояли остолбеневши. Прошел домой, отвернул от нас голову мудрый Алексей Иванович — другой дорогой пошел, кружной, чтоб мимо нас не идти. Приближался промозглый весенний вечер. И мы все стояли на сыром пригорке, на черной грязи с клочками серого тающего снега. Никого не было вокруг: только деревья и мы четверо. Деревья простирали сырые ветки, то ли прощая, то ли обвиняя, и мы с Ниной не смели уйти. И голосили на всю деревню поочередно, сменяя друг друга, две старухи, каждая о своем, об общем, о нашем. А-а-а-а-а-а! Ой да и спросить за что-почто не с кого! А-а-а-а-а-а!

Часть пятая: Мои девяностые

1. Нечаянный визит к ювелиру, или «Попытка ограбления».

Когда я училась в докторантуре МПГУ (конец девяностых), стипендию нам платили через сберкассу. Это была маленькая сберкасса недалеко от университета. Обычно я шла туда в глубокой задумчивости: размышляла о недостаточности материальных средств (это было насущное) или же о проблемах пастернаковской ранней прозы (тоже насущное — тема диссертации.) Поэтому, погруженная в свои печальные или умные мысли, я долго не замечала, что рядом с дверью в сберкассу расположена такая же дверь — в ювелирную мастерскую.

Но однажды я перепутала двери.

Сделав шаг в помещение, я увидела маленькую (человека три-четыре) очередь, однако не было вытянутого зала и окошек за стеклянной витриной. Помещение было небольшое, с одной стойкой, и непривычное. «Ремонт, что ли, в сберкассе? Из-за ремонта перегородили?» — это первое, что пришло в голову. Я остановилась у порога и внимательно оглядела комнату. Маленькая очередь повернулась на стук двери и теперь настороженно смотрела на меня — застывшую неподвижно при входе и внимательно оглядывающую помещение. Это были хорошо одетые люди, более обеспеченные, чем я. Не особо удивившись: разные люди в сберкассу ходят, да и мебель могли за месяц переставить — я громко спросила

— Где здесь можно получить деньги?

Маленькая очередь дрогнула. Мужчина за стойкой поднял на меня настороженный взгляд и резко опустил руку куда-то под стойку. Эта настороженность тут же отразилась в других лицах. Увидев особое выражение в глазах людей, я начала что-то понимать и повторила вопрос более конкретно и, главное, со значительно меньшим апломбом:

— Не подскажете, где теперь выдают деньги?

Никогда не забуду, как мгновенно изменилось выражение лиц — какое облегчение и радость отразились в фигурах собравшихся. Мужчина за стойкой сел ровнее, обе руки теперь лежали на столе.

— Вы, наверно, в сберкассу? — спросил он.

И услышав мой положительный ответ, все стали хором и даже весело объяснять мне про дверь рядом.

— А это ювелирная мастерская, — говорили они, — это ювелирная мастерская!

2. В августе девяносто восьмого

В том году Вере Павловне исполнилось пятьдесят лет. Родственники, друзья звали ее Верочкой. Возможно, потому что что у нее не было семьи. Почему-то (говорят обычно: «так сложилось») Вера Павловна к пятидесяти годам не была обременена семьей. Ее мама утверждала, что это хорошо — так легче жить. Сама Верочка старалась на этой теме не зацикливаться: ну, сложилось и сложилось, зато работа хорошая.

Вера Павловна преподавала в институте и работу свою любила. Зарплата, правда, в последние годы не радовала. Впрочем, Верочка была почти согласна с тезисом «за такую интересную работу мы должны еще и сами приплачивать». Как раз в том самом 1998 году она получила двухгодичный творческий отпуск для работы над докторской диссертацией. Жить стало еще интереснее, но материально труднее.

И вот тут-то мы приблизились к завязке нашей истории. В начале июля подруга, преподавательница английского языка, предложила Верочке сдать на месяц квартиру иностранцу. Этот американец, пастор протестантской церкви, приехал в город по своим пасторским делам на месяц-полтора. Ему посоветовали снять однокомнатную квартиру в центре — так получится дешевле и удобнее, чем в гостинице, сказал ему кто-то. И он попросил Верочкину подругу помочь найти квартиру.

«Ну а я как же?! Где я-то буду этот месяц жить?», — удивилась Вера Павловна. — «Поживешь у мамы! Или еще лучше: съездишь с мамой на дачу, отдохнете там», — сказала знающая Верочкины обстоятельства подруга. — Зато сколько денег получишь фактически ни за что. Сто пятьдесят долларов! Это больше, чем твоя зарплата месячная! Еще одна зарплата — представляешь?!». И Верочка согласилась.

Лето подходило к середине, начинался июль. Мама с восторгом восприняла предложение пожить месяц на даче. И даже предпочла не вникать в вопрос о сдаче Верочкиной квартиры на месяц; при других обстоятельствах она бы такой поступок не одобрила, а тут просто как бы не заметила — согласилась сразу. Дача была предметом раздоров, источником семейных неприятностей, Верочкиной головной болью. Эту дачу — деревянный домик из двух маленьких комнат в дачном кооперативе «Подснежник» — мама очень любила, а Верочка — нет. Добираться туда надо было на двух автобусах, а потом еще километра три-четыре идти вначале мимо озера, через железнодорожные пути, а затем вверх по узкой вихляющейся между корнями и стволами тропинке, по заросшему лесистому холму. Верочка боялась маму одну на дачу отпускать — семьдесят восемь лет все-таки!. Приходилось с ней ездить хотя