Пусть она вернется - Синтия Кафка

Я собиралась встать, когда жужжание газонокосилки смолкло. Запах скошенной травы смешался с ароматом духов, и я отчетливо услышала, что мой отец плачет. Дельфина охрипшим голосом произнесла слово, которое, видимо, должно было его утешить, но у меня вызвало тошноту.

Потому что в этот самый момент я осознала, что праздник существовал только в моем воображении, а сюрпризом было исчезновение моей матери.

Я останавливаюсь перед пешеходным переходом, чтобы пропустить двух подростков. Держась за руки, они энергично шагают вперед, и я без труда догадываюсь, что у них на душе. Они явно уверены в том, что будущее принадлежит им. Я тоже была похожа на них, пока мой отец не сообщил о том, что моя мать не вернулась домой еще вечером. Я позабыла даже, какие слова он подобрал для этого… В моем мозгу случилось нечто вроде короткого замыкания. Видимо, чтобы смягчить боль.

Тот день по прошествии времени кажется мне чем-то вроде мрачного спектакля с большим количеством действующих лиц и катастрофическим отсутствием связного текста у главных персонажей.

Селия, моя младшая сестра, радостно агукала в автомобильном кресле, стоявшем прямо на земле, – ей было всего четыре месяца. Ее круглые глаза следили за людьми, которых она раньше никогда не видела, крошечные пальчики стремились ухватить всякого, кто к ней приближался. И никто даже и не подумал, что ей пора сменить памперс, хотя от нее исходил запах, не оставлявший никаких сомнений в размерах катастрофы.

Я наблюдала за возбужденным отцом, похожим на лампочку, которая еще светит, но вот-вот перегорит. Он то и дело беспорядочно размахивал руками, нервно жестикулировал и выдвигал тучу идей и планов по дальнейшим действиям. Иногда папа садился на стул, обхватывал голову руками и невразумительно что-то бормотал, обращаясь сам к себе.

В кухне бабушка, мать моего папы, уже готовила со скорбным видом бутерброды для раздачи соседям – они сформировали отряды и поделили округу на секторы, чтобы прочесать их в ожидании, пока полиция начнет следствие, как надеялся отец. Увы, пока что ничего не было понятно: взрослый человек имеет право уходить, когда ему заблагорассудится, поэтому без веских причин никто открывать дело не собирался.

Я старалась держаться между всех этих людей, бродя от группы к группе, таскалась по комнатам, не зная, чем помочь. Несмотря на явное напряжение, я никак не могла осознать серьезность ситуации. Да, мама не вернулась накануне домой, не забрала Селию из яслей, не предупредила ни о чем и не отвечала на звонки и сообщения, но ведь наверняка этому было вполне адекватное объяснение. Коллега плохо себя почувствовала, и мама вынуждена была немедленно ее заменить. Это вынудило ее отправиться в больницу, из которой никак не получалось дозвониться. Это, конечно, какая-то нелепая случайность, и мы все еще будем над ней смеяться. С ней не могло случиться ничего серьезного. Такое бывает только в новостях или в кино, но никак не в Сен-Максимине, где жили всего две с половиной тысячи человек. Только не в нашем районе и не в нашей семье. Нет. Не с моей матерью. У нее было много недостатков, но от этого она не переставала быть моей матерью. Она не могла пострадать априори. Но почему эта мысль не приходила в голову другим? Неужели они не понимали таких простых вещей?

В царившем хаосе никто не поздравил меня с днем рождения, да и я сама о нем забыла, пока Тимоте не просочился между толпой взрослых. Он схватил меня за руку, чтобы отвести в сторонку, и протянул булочку с изюмом, украшенную свечкой. Из кармана он достал добытую дома зажигалку. Язычок пламени на свечке взвился, как свет надежды в этот черный день.

– Мне кажется, самое время загадать желание, – прошептал он, переминаясь с ноги на ногу.

Сердце забилось чаще. Огонь согревал, успокаивал и, казалось, обнимал все мое существо. Происходящее в других комнатах словно померкло, а я тоже горела. Я пообещала себе, что, если мама вернется, я признаюсь Тиму, что влюблена в него.

Я как раз задувала свечку, когда в гостиную ворвался сосед.

– Поль, мы нашли машину Натали на паркинге на вокзале Крей, – сообщил он. В комнате воцарилось молчание, и все взгляды обратились к нему. Я же смотрела на отца, глаза которого засияли от услышанного.

Эта картина навсегда осталась для меня воплощением надежды. Мое желание должно было вот-вот сбыться, мама была уже на пороге, удивленная всем этим безобразием, а Тим должен был стать первым мальчиком, которого бы я поцеловала – ну, если бы он не был против, конечно. А он хотел этого? Не были ли мы слишком юными для любви на всю жизнь?

Надежда горела всего несколько секунд, а потом взорвалась и растаяла дымкой в воздухе.

– Мы поспрашивали в аэропорту, и кассир рассказал, что видел ее, направлявшуюся к выходу на посадку.

– Не может быть! Он ошибается…

Сосед положил руку на плечо отца в утешение.

– Сочувствую, но он узнал ее по фотографии и заявил, что уверен на все сто процентов. И есть еще кое-что… Дверь машины не была заперта, и мы позволили себе заглянуть в нее. Это лежало на пассажирском сиденье.

И он протянул моему отцу пакет, откуда тот, побледнев, достал упакованный в пластик новенький сияющий iPod.

Мои ноги задрожали так сильно, что мне даже на секунду показалось, что они сейчас сломаются и превратятся в миллиарды осколков прямо на полу гостиной, вместе с остальными частями моего тела. Однако в то же мгновение в мозгу вспыхнула мысль – если это действительно случится, мой отец не переживет. Я зажмурилась и сосчитала в уме: один, два, три. Открыв глаза, я обнаружила себя твердо стоящей на своих двоих, как прежде, и этот простой факт уже был первой победой.

Пока все выдвигали гипотезы, я вытащила Селию из ее люльки, поднялась с ней на второй этаж, чтобы поменять памперс, а затем уложила ее в кроватку и включила успокаивающую музыку. Я сидела с ней, пока она не заснула. Меня поразили ее спокойствие и безмятежность, не вязавшиеся с переполохом внизу. Из комнаты я вышла на цыпочках.

Вернувшись в гостиную, я посмотрела отцу прямо в глаза и сказала то, что до сих пор считаю самой страшной ложью в своей жизни: «Все будет хорошо, папа».

В этот момент