Мальчик с чёрным петухом - Штефани фор Шульте
– Я так тебя люблю, – со вздохом говорила она.
– Я тебя тоже люблю, – терпеливо отвечал Томанс. Раз за разом.
Он кинул Мартину в руки одеяло:
– Набрось на себя. Мы не топим: Мария боится огня.
– Как прошло твоё путешествие? – спросила Мария у Мартина, улыбаясь ему своим широким ртом из того мира, который был ему незнаком. Мира, в котором есть только дружелюбие. Мария ещё спросила: – А какая погода там, откуда ты пришёл?
– Холодно, – односложно ответил Мартин и поёжился.
– О да. Холод – это плохо, – согласилась Мария. – Но тебе-то хорошо, у тебя есть птица.
– Ты тоже не одна.
– Да. Я так рада, что у меня есть брат. Но иногда он уходит, и мне приходится ждать. Тогда я боюсь. О, как мне страшно. Это плохо, – загоревала Мария.
Глаза её наполнились слезами. Вошёл Томанс, куда-то отлучавшийся, и поставил на стол еду. Что-то для Марии и что-то для Мартина.
– Спасибо, я так давно ничего не ела, – сказала Мария, разглядывая еду. – А что это?
– Молоко и свежий хлеб.
– О, спасибо, это очень приятно. Я так люблю молоко и свежий хлеб.
Ничего другого она никогда и не ест, но Мартин этого пока не знал.
Мартин получил колбасу и сыр, а к ним луковицу. Томанс пил вино. В доме было, казалось, холоднее, чем снаружи. Мария ела, откусывая хлеб крохотными кусочками. И продолжала говорить.
– Всё ли было хорошо у тебя в дороге? – расспрашивала она. – Встречал ли ты в пути знакомых?
Она спрашивала:
– И какая была погода?
Она спрашивала:
– А как называется то место, откуда ты прибыл?
Мартин назвал ей свою деревню, совсем не ожидая, что это название ей о чём-то скажет.
Но Мария внимательно слушала и смотрела вглубь себя, в свою маленькую, тщательно прибранную душу, в которой рядом с дружелюбием аккуратно выстроились в ряд все немногие впечатления её жизни, как будто ждали, когда их станут рассматривать, чтобы можно было поговорить о них.
– Такое название деревни я уже однажды слышала. Здесь у нас кто-то был оттуда.
– Да? – удивился Мартин и вдруг перестал жевать. Им овладело чувство, будто его кисти внезапно приклеились к столешнице так, что не оторвать. И ему показалось, что всё помещение как будто накренилось и медленно переворачивается, вот-вот польётся вино из стакана шута и молоко закапает с волос Марии.
– Очень приятный человек, – продолжала болтать Мария. – Я точно припоминаю. У него были такие же глаза, как у тебя.
– Глаза как у меня, – машинально повторил Мартин.
И распахнулись стены. И пол уплыл у него из-под ног.
– Такой приятный человек. Он собирался победить в бессонном состязании у герцогини. Чтобы спасти свою деревню. У них там были долги. Понимаешь? На полях уже нечего было посеять. И ничего не росло. Они скотину угоняли в лес, чтобы она хотя бы там чего-то пощипала.
– Лишайник и мох. Кору и грибы, – тихо добавил Мартин. Этот рассказ ему был уже знаком.
– И у них в деревне была Лизл, у которой случился припадок; она уверяла, что однажды это состязание выиграет один человек, и тогда пошлины не будут их так угнетать. И после этого она уже больше никогда…
– …ничего разумного не говорила, – закончил Мартин фразу Марии.
Всё это были фразы, которые застряли в его детских воспоминаниях. Слабые и необязательные. Никогда они не были существенными и тут вдруг очутились на устах у Марии. Но откуда?
– И тогда он явился сюда, чтобы выиграть состязание.
– Бедолага, как и все, кто попытает здесь счастья, – сказал Томанс, а тем временем Мария заслонила собой весь горизонт Мартина. Заслонила своим большим ртом, рассказывающим, быть может, о его отце. Мальчик не сводил с неё глаз.
– Но ведь он, к сожалению, не выиграл состязания, не так ли? – обратилась Мария к брату. Её облик вибрировал в глазах Мартина, как воздух над разогретой землёй.
– Никто не может выиграть это состязание, – твёрдо сказал Томанс.
«Что же тогда с ним здесь случилось?» – пытался представить Мартин.
– Наверное, это было для него слишком, – сказала Мария, словно отвечая на его немой вопрос. – Он после этого повёл себя очень странно. Чего-то сильно боялся. Говорят, весь обратный путь к себе домой он проделал бегом. Наверное, это очень трудно.
– Он просто сошёл с ума, – сказал шут.
Мартин упал со стула и ушибся головой.
– Я тоже уже хочу спать, – сказала Мария и легла рядом с ним.
Томанс накрыл их обоих одним одеялом.
Мария обняла Мартина, как это, пожалуй, сделала бы его сестра. Её непосредственность и невинность были так велики, что она заснула раньше остальных. Во сне она улыбалась. Но сила, с какой она прижимала к себе Мартина, не ослабевала.
Шут надел на себя чёрный балахон, натянул на голову капюшон и взял в руки топор.
– Ты можешь остаться, – сказал он Мартину.
– А ты куда? – сонно спросил мальчик.
– У меня есть дела. Я ведь здешний палач. Мой отец тоже был палач, – сказал Томанс. Сказал палач.
– Значит, ты и шут, и палач? – удивился Мартин, а глаза у него уже слипались.
– Да, поэтому дел у меня полно, – сказал шут. Сказал палач.
И Мартин ещё успел подумать: «Да, это подходит одно к другому, потому что это не подходит одно к другому, и это так же неправильно, как и всё остальное в этом проклятом мире».
22
Постепенно Мартину открывались правила жизни в крепости. При этом правила могли как угодно разрастаться или ужесточаться, но никогда не прекращали своего действия. Была их размытая, расплывчатая основа, а остальное зависело от того, кому как повезёт, но вернее всего было действовать со страхом и недоверием. Тем не менее случались, конечно, и нарушения правил, и преступления. И однажды Мартину пришлось узнать, как они караются. Причём без участия палача, поскольку, хотя эта должность и была занята, несчастных повсеместно казнили другими и более ужасными способами, чем усекновение головы. Видимо, герцогине этот способ казался недостаточно зрелищным.
Во дворе крепости росло дерево, его называли женским деревом. Мартин уже не раз спрашивал людей, почему оно так называется, но ответа так и не добился. Здесь и вообще не давали внятных ответов на многие вопросы, все непонятности как-то разъяснялись сами собой.
Дерево было крепкое, с широким размахом ветвей, и никто не знал, к какому виду оно принадлежит. Ветки узловатые и