Перевод с подстрочника - Евгений Львович Чижов
Ушла, вернулась с найденной в сумке цепочкой. Замок был цел и невредим.
— Ну и что?! Значит, расстегнулся! Так уже случалось! Много раз! Я давно хотела её в мастерскую отнести. Я правду говорю! Почему ты мне не веришь?!
Печигин отворачивался, ему было муторно и нехорошо, он впервые узнал, что выражение «тяжёлое сердце» имеет буквальный смысл: с левой стороны груди что-то набухало, тяжелело и не вмещалось... Он говорил себе, что этого нужно было ожидать, это должно было произойти рано или поздно, и разом обрушившаяся на него закономерность случившегося убеждала его в Полининой измене больше, чем все улики.
Но она не собиралась сдаваться. Ничего не было, ничего! Осталась ночевать, потому что от коштырского вина её ноги не держали, другие гости, чиновник с женой, ушли, а она спокойно проспала всю ночь в отдельной комнате. Почему тогда, придя домой, снова уснула? Потому что легла под утро. Ты же говоришь, что проспала всю ночь? Её рассказ был полон неувязок и нестыковок, Полина путалась в них, но всё равно упорно пыталась свести концы с концами.
Этот разговор оказался только началом. Касымов давно уехал обратно в Коштырбастан, а они возвращались к той ночи снова и снова. Печигин уже рад был бы всё забыть, но всякий раз, когда Полине подворачивалась работа, с которой она возвращалась под утро, история с цепочкой всплывала опять, служа доказательством того, что и теперь Олегу не стоит ей верить. Какие бы доводы в свою защиту Полина ни приводила и как бы поспешно он с ними ни соглашался, осадок недоверия всё равно сохранялся на дне, как будто Касымов заразил её своей всегдашней двусмысленностью, как неизлечимой болезнью. В её нежелании оставлять следы Олег видел теперь страх оставить улику, которая когда-нибудь её разоблачит. Он ненавидел свою ревность, делал всё, чтобы от неё избавиться, но она была независима от него, напоминая стандартного персонажа дешёвых детективов — отправленного в отставку следователя, упорно продолжающего поиск преступника, хотя дело уже закрыто и начальство хочет о нём забыть. Для неё не существовало презумпции невиновности, зато доказательство вины она могла сшить из ничего: из Полининых обмолвок, заминок, нестыковок в рассказах, теней под глазами, покусывания губ, отведённого взгляда... Ревность приводила к тому, что Полина раздваивалась в воображении Печигина: если у неё появился любовник в том мире «мистификаторов», где она вращалась без него, то любая её ласка, жест, обращённое к Олегу лицо повторялись для того, другого, были копиями тех, что доставались ему, — словно Олег жил с тенью Полины, а настоящая она принадлежала предполагаемому сопернику. Он листал журналы с лоснившимися, скользкими страницами, где время от времени появлялись её снимки в неправдоподобно шикарных нарядах с такими выражениями лица, каких он никогда у неё не видел, — хищными или идиотски мечтательными в зависимости от платья, — и думал о том, что «мистификаторы» (в сговоре с Тимуром) незаметно украли у неё всю подлинность, точно высосали её изнутри, оставив ему пустую оболочку. Та ночь с Касымовым давно ушла в прошлое, заслонённая другими историями, но Полинино нежелание признаваться намертво привязывало её к настоящему, не позволяя забыть. Измена (если она была) осталась позади, но ложь о ней была всегда рядом, стояла между ними, проникала во все слова Полины и даже в молчание, с каким, отвернувшись от Олега, загнанная в угол его подозрениями, она смотрела сухими глазами в пустое место стены. Несчётное количество раз он говорил: «Расскажи мне правду только про ту ночь, про неё одну, Бог с ним, со всем остальным! Расскажи — и забудем раз и навсегда!» Но в ответ он слышал только, что ей не в чем ему признаваться, — она рассказывала, как всё было, уже десять, двадцать, сто, тысячу раз!!! После стольких повторений согласиться с Олегом значило для Полины согласиться с тем, что она обманула его не однажды, а тысячу раз, обманывала, по сути, всегда, потому что ложь обладает возвратным действием (откуда Олегу быть уверенным, что та измена с Тимуром была первой?), это было бы полной капитуляцией, сдачей на его милость, отказом не только от своей свободы, но и от самой себя. Печигин понимал, что она никогда не сделает этого шага и будет всё отрицать вопреки любой очевидности со слепым и обречённым упрямством, так что та история останется мёртвым грузом на дне их отношений, по сравнению с которым всё более редкие моменты лёгкости и открытости всегда будут казаться поверхностными и не имеющими значения. Они возвращались к той ночи с полуслова, с полунамёка, хотя обоим до смерти надоело перебирать те давние обстоятельства и детали, но рядом с разговором об этом всё остальное выглядело трусливым умолчанием, забалтыванием главного, та ночь притягивала их обоих как магнитом, и в конце концов Печигину начало казаться, что она стала самым глубоким из всего, что их связывало. Он догадывался: если бы однажды выяснилось, что Полина действительно не изменяла ему с Касымовым, он был бы разочарован.
Самым невыносимым во всём этом было ощущение, что он ничего не может изменить. Словно ему выпала роль в бесконечно банальной, бесконечно заигранной пьесе, исполнять которую он не хотел, но возможности отказаться не было. Всё, что он мог сказать и сделать в этой роли, было известно от начала до конца и ничем не отличалось от того, что сказал бы и сделал любой другой на его месте, никакие отступления и вольности по ходу сюжета не допускались. После очередного объяснения с Полиной Печигину часто и в самом деле казалось, точно он говорил чьи-то чужие, подсказанные ему фразы, всего лишь озвучивал вопросы и подозрения, с неизбежностью вытекавшие из ситуации, в которой он очутился. Вырваться из неё он мог только в одиночку, оставив Полину внутри идиотского, сотни раз описанного сюжета ревности, состоящего из сплошных повторов и бесконечных возвратов, — где его место займёт тогда кто-нибудь другой. Если же он хотел быть с ней — а он хотел этого, несмотря ни на что, столько, сколько удастся, — тогда ему предстояло участвовать в этой пьесе до самого конца. Конец был так же предсказуем и очевиден, как и вся пьеса, — и не предполагал ничего, кроме пустой неубранной квартиры, заплесневелых объедков в холодильнике, немытой посуды в раковине, провалов пустоты повсюду, где прежде была она.
Лёжа без сна в темноте громадного пустого
