Пусть она вернется - Синтия Кафка
– А Лина? – спрашиваю я и чувствую, как кровь стучит у меня в висках.
– Она явилась первая и привела их домой. Натали пряталась в ее голове.
Я застываю, пораженная догадкой. Кусочки пазла складываются воедино, и картина наконец воссоздается во всей полноте – ее светлые места, а главное – темные. Наталина. Натали. Лина. Одно тело и две личности. Моя мама не обманывала статистику. А Мари-Лин говорила правду. Мама исчезла, потому что у нее были проблемы с собой. То, что ее опустошало, в чем она не осмеливалась признаться из страха быть непонятой, брошенной, изолированной. Проблемы с идентичностью. Я слушала подкаст по психологии. Та история меня потрясла, но недостаточно, чтобы направить поиски в эту сторону. Жаль.
– А вы знаете, что с ней случилось перед возвращением? – спрашиваю я.
– Нет. Когда она была маленькой, то не была такой или умело прятала. С самого начала, – поясняет она, глядя прямо перед собой, – я просто не поняла. Решила, что она переутомилась, и это было действительно так. То она переполнялась энергией, лазала по окрестностям, ходила на пляж, собирала там всякие штуки для картин, то вдруг забивалась в уголок и сидела там. Иногда говорила мне «вы». Я часто видела ее борьбу с самой собой. Но быстро осознала, что что-то не так.
– Она никогда нам ничего не рассказывала, и мы ничего не подозревали. Хотя, если заглянуть в прошлое, то можно распознать некоторые признаки, которые могли насторожить…
– Она и мне ничего не говорила. Я ведь ничего не смыслю в психологии. Сначала я подумала, что ее сглазили. Я даже нашла молитву от сглаза…
– Молитву?
– В наших деревнях молитвы от сглаза передаются из поколения в поколение. Молитвы от пожара, от заразы, от сглаза. Их надо запоминать в ночь между 24 и 25 декабря, чтобы они подействовали. Я столько раз ее прочла, но все было очевидно: это была не чья-то месть или сглаз, она просто была такая. И я приняла ее.
– Приняли?
– У меня не было выхода. Я научилась их различать, по выражению лица, по манере говорить. Натали. Лина. Лина была такая открытая. Натали – более сдержанная, робкая, скромная. Мне было просто их различать. Лина звала меня Nanna – бабуля по-корсикански. А Натали по имени. Я любила их обеих, каждую по-своему. Они существовали в одном теле, но были очень разные.
– Я обнаружила след моей матери благодаря портрету, написанному Линой, и… прямо перед тем, как подняться сюда, я обнаружила, что на портрете была она.
– Лина обожала рисовать людей. Натали же предпочитала природу, писать и создавать разные объекты.
– Она давно ушла?
Взгляд Жеромины становится еще более тусклым.
– Я думаю, что твоя мама больше не могла выносить голоса в своей голове. Она сделала все, чтобы они умолкли.
Я застываю, и мне нужно несколько секунд, чтобы сформулировать вопрос, который меня мучает.
– Что вы хотите сказать?
Пальцы пожилой женщины прячутся в шали, вцепляются в четки.
– Ты спускалась на пляж? – продолжает она, не отвечая на мой вопрос.
Я подтверждаю, едва шевеля губами.
– Она переехала в домик в конце тропинки.
– Тот, что со старой лодкой в саду? Она там живет?
– Да, тот. Там, внизу, она могла жить одна, не встречаться ни с кем, ходить купаться, когда хочется. Живя там, она сделала несколько чудесных вещей. Но Лине не нравилось это место. Лина была звездой, она хотела сиять, сжечь свои крылья. Натали существовала в ее тени. Если она просыпалась здесь, заснув там, то плакала от ярости. Я думаю, однажды она сделала выбор. Накануне я почувствовала, что что-то изменилось, когда она была у меня. И я не ошиблась. Я видела ее уходящей в море, со скамьи на террасе. Она делала так каждое утро.
Жеромина замолкает. Ее рука, перебиравшая четки, берет мою. Ее узловатые пальцы держат мои, как бы готовя меня к продолжению.
– Я долго следила за ней глазами и вдруг потеряла из поля зрения. Я немедленно отправила Огюстена вниз. Но было слишком поздно. Она больше не вернулась на пляж, и для нее так точно было лучше. Мир ее праху.
Она отпускает мою руку, чтобы осенить себя крестом. По моим щекам текут слезы, и я машинально глажу ракушку святой Лючии.
– Когда это случилось?
– 18 октября исполнится семь лет. Тогда я и открыла галерею в память о ней. Огюстен посылает картины на выставки, чтобы она пожила еще немножко. Скоро я все продам и смогу мирно уйти. Но я счастлива, что познакомилась с тобой до того, как пришло мое время. Ты хотела бы вернуться ко мне попозже, чтобы рассказать о себе? Я много разговаривала, мне пора отдохнуть и подумать обо всем.
25
Мне оставалось прочитать всего несколько страниц. Всего несколько фраз, чтобы понять мою маму – такой, какой она была, и такой, какой стала. Я чувствую, что наше расследование приближается к концу. Чтобы дочитать эти страницы, мне нужно было уединиться в каком-нибудь симпатичном месте. Тимоте заверил меня, что все понимает. Он поцеловал меня в лоб и ерошил мои волосы чуть дольше, чем обычно. Его пальцы сильнее сжимали мои плечи. Или так было и раньше, но я просто не замечала. Я попыталась ничего пока не анализировать. Хотела полностью погрузиться в чтение.
Я спускаюсь по ступенькам на пляж, туда, где часто гуляла моя мама. Рассматриваю домик. Я надеюсь, что Жеромина пустит меня внутрь и позволит мне его осмотреть. В нескольких десятках метров от меня, у кромки воды, мужчина учит сына кидать камешки. Галька летит, но тонет в воде. Малыш отчаивается, взрослый настаивает. Наконец он, похоже, достиг своей цели. Обе руки взметнулись в воздух в победном жесте, тишину разорвал крик радости. Я желаю ему сохранить навсегда это воспоминание в глубине души. Именно так нам удается преодолевать трудности, сохраняя достаточно позитивных ресурсов, помогающих бороться с тьмой.
Отец подбрасывает сына в воздух и кружит его. Праздновать крошечные успехи, радоваться им – лучший способ проживать свою жизнь. Они уходят вдаль. Вместе.
Солнце начинает садиться. Я ждала этого мгновения. Часто я вспоминаю последнюю фразу, которую моя мать произнесла перед расставанием навсегда. Я бы хотела получить от нее совет, философскую тираду, предупреждение. Это было утро пятницы, как раз перед тем, как я ушла в колледж. Я спросила ее, не могла бы
