Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Ну что, померяемся силами? — шагнул к нему Бугаевский.
Впервые Иван почувствовал, что боится не за себя, а за меленькую, хрупкую, безобидную Ульянку. Одного щелчка Бугая достаточно, чтобы сбить ее с ног. Охмелевшие и хихикающие Валентин и Сирожа двинулись на Ивана, и он даже не заметил, как между ним и подступавшими, заслоняя его своим тельцем, выросла Ульянка. Подняв кулачки, она звонко крикнула:
— Не подходи!
Тут же подбежал Ерофей с увесистым колом, выдернутым им из ближайшего забора. Первым, споткнувшись, остановился Петух, а затем стал пятиться назад.
— А ну их! — Он обернулся к Валентину. — С кем связываться!.. Этот тунгус, говорят, меткий охотник, еще подстрелит в тайге…
— Эх, ты! — сердито сплюнул в темноте Бугаевский. — Тоже мне — другом называется!.. Кого испугался! — ворчал он, но тоже в нерешительности остановился, несколько секунд раздумывал. — Ты гляди, какая смелая коза, а?
— Я же гавару. — Петух сделал шаг назад. — Из-за нее можем вляпаться в большую неприятность…
— Тьфу, нашел кем прикрыться, — сердито сплюнул Бугаевский. — Трус!
А потом он развернулся, пошел вдоль забора и скрылся за первым домом. За ним поплелся и Петух. И вскоре тишину поселка взорвала нестройная, густо пересыпанная фальшивыми нотами песня во всю мощь двух человеческих хмельных голосов:
Три танкиста, три веселых друга —
Экипаж машины боевой!..
— Ну, ты даешь! — Иван нежно обнял за дрожащие плечики Ульянку, отчего она еще больше вздрогнула, но не отшатнулась. — Только зря ты, Ульянка, я сам справился бы. Да и Фейка твой с колом в руках помог бы…
— Моя ударил бы, — сказал Ерофей и кинул кол в сторону.
Хотя драки и не получилось, но этот эпизод стал известен наутро среди шоферов и лесорубов.
— Як Валька наліў мне чарку гарэлкі, я яму адразу і гавару: не, біць не трэба, напужаем і кропка! — объяснял Сергей свое участие в заговоре. — Дзеля парадку напужаць — і ўсе!.. Няхай не ганарыцца тэты Званцоў!..
— Да я бы пару раз и… — Бугай показал свои кулаки. — Но пусть живет, — усмехнулся он, словно судья, отменивший смертный приговор. — Званцов — слабак, тунгуской прикрылся… Держит ее перед собой за плечи, а она верещит…
— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, — возразил один из лесорубов. — Двое на одного! Постыдились бы!.. А еще Бугай!
— Какой Бугай — телок! — подхватил второй рабочий. — Только что из-под вымени коровы… Залили водкой зенки — вот и хулиганят!.. И все из-за Шурочки! Ну, и девка!..
А Шурочка теперь еще больше надувала губки и сердито отворачивалась, когда в контору входил Иван. Обида угнетала самолюбие: ее, такую смазливую, с такой пышной грудью и стройной талией, какой-то чурбан неотесанный, грубиян-водитель, от которого за версту несет бензином, поменял на только что выползшую из своей юрты тунгуску. А Ивана и Ульянку все чаще стали замечать вместе то там, то здесь, больше в укромных, недоступных для завидущих и лукавых чужих глаз местах. Для Званцова эта хрупкая девочка стала частью самой природы, простой и бесхитростной, дикой и прекрасной, понятной и непредсказуемой, ясной и загадочной, как осенняя погода: то солнце во всю синеву неба, то низкие, темные, бесконечные тучи и промозглый дождь. В обществе Ульянки он даже реже стал вспоминать о Евдокии, решив раз и навсегда закрыть страницу той бурной, полной страсти и любви книги жизни. Первую трепетную любовь холодный ветер судьбы отряхнул, как пожелтевший лист с осенней березы. К Ульянке у Ивана были чувства совсем иные: без страстного желания овладеть ею — он даже думать об этом боялся, хотя об их совместных прогулках с тонкими, а иной раз и грубоватыми намеками все больше стали говорить в леспромхозе. Коллектив небольшой и каждый у всех всегда на виду. Даже Перетятько узнал об этом.
— Да ты, Иван Афанасьевич, не смущайся. — Он дружески толкнул кулаком в плечо Званцова. — Тунгусы такие же люди, как и мы с тобой, только они чище в своих мыслях и делах… Понятно, дети природы, как рассказывал о них лектор, я сам слыхал… Женись и хай будэ грэчка! — довольный, засмеялся он, поглаживая усы.
— Так уж сразу и жениться, Григорий Данилович, — стушевался Званцов. — И вы верите досужим вымыслам…
— Я ведь о чем! — Перетятько серьезно взглянул на Ивана. — Парень ты хоть куда, видный, шофер от Бога, вот только зарплата маленькая, условия для жизни пока… не соответствуют… Это понятно. Однако ты же не станешь ждать, пока эти «пока» исчезнут? А вдруг надоест тебе и ты уедешь… А женишься, деток заведешь, якорь навсегда здесь бросишь, ты же моряк!.. Ну что, я как в воду гляжу? То-то!..
Ерофей успешно осваивал вождение автомобиля, в ремонтной мастерской перебирал винтик за винтиком, часть за частью старые двигатели, но зарплаты ему никто не платил, да он ее и не требовал. Его мешок отощал и скоро стал совсем пустым, тряпкой валялся в углу комнаты. Питались втроем на деньги Ивана, которых, естественно, не хватало.
— Однако моя в тайгу пойдет, — сказал как-то Ерофей, взяв мешок подмышку.
— Зачем? — Званцов не то чтоб удивился — скорее ему нечем было возразить Ерофею и отговорить его не уходить.
— Рыба, оленя… моя принесет… Жрать хочется, — уже на пороге комнаты объяснил Ерофей и добавил, глянув на растерянную сестру: — Ульянка не пойдет, далеко… Тайга большо-ой!..
И он ушел, скрипнув дверью. Ульянка как сидела за столом, так и не шелохнулась. Видимо, не было у нее желания бежать за братом, иначе она пулей бы вылетела из барака. Низко опустив голову, девушка долго сидела, не говоря ни слова. Черные, как смоль, пряди волос спускались на ее лоб и отдававшие желтизной щеки. О чем она думала в эти минуты? Для Ивана оставались загадкой и ее мысли, и вообще она сама.
Сумерки сгущались очень быстро. Лучи заходящего солнца померкли за зубчатой грядой тайги. Званцов, сильно уставший за день (пришлось много работать — по плохой дороге везти в Свободный пиломатериалы), крепко заснул в кровати, едва голова коснулась подушки. Ульянка, как всегда, калачиком свернулась в своем уголке на полу. Где-то около полуночи Иван неожиданно проснулся. Кто-то щемился к нему под бок. Ах, да это же Ульянка! Наконец надоел ей угол, и она, видимо, озябнув, осмелела!
— Замерзла? — спросил он у девушки и, прежде чем она ответила, накрыл ее краем своего одеяла. — Так теплее будет. — Иван снова закрыл глаза, готовый захрапеть.
Но сразу уснуть ему на этот раз не
