Обагренная кровью - Николай Ильинский
В окне светало, когда Званцов, полуголый, сел на край кровати и глубоко, мучительно задумался, мысленно ругая себя на чем свет стоит. «Скотина я, скотина! — оценивал он свой ночной поступок. — Ну, зачем, зачем мне было портить ее жизнь? Она же почти ребенок!» А Ульянка в это время, подложив ладошку под щеку, безмятежно спала, маленькая, тихая, счастливая. Ивану стало нестерпимо жаль ее, и он нежно коснулся рукой лица девушки. Ульянка тотчас же открыла глаза. Увидев Ивана, протянула к нему обе руки, а когда он нагнулся, обхватила его за шею и с силой прижала его голову к своей маленькой упругой груди.
Идя на работу, Званцов твердо решил: «Женюсь на ней… Вот вернется Ерофей, все расскажу ему… Он брат ее, буду просить у него руки Ульянки».
Вернулся в поселок Ерофей лишь на третьи сутки. С туго набитым мешком всякой таежной снеди вошел он в барак, как всегда веселый, улыбающийся. Ужинали дружно, пили чай из неизвестных Ивану трав, Ульянка подливала и подливала в чашки дымящийся кипяток, добавляла сахару. Ерофей без конца рассказывал о нивхах, знакомых ему и Ульянке с самого детства, об охоте на белку, куницу, оленя в прошлом году.
— Юрта… тайга… хорошо! — повторял он после каждого рассказанного эпизода из жизни своих земляков.
Ложась спать, Иван с трудом смог скрыть от внимательного Ерофея кровавые пятнышки на простыни. Уже в постели он долго переворачивался с одного бока на другой, никак не мог уснуть и с ужасом думал: что если Ерофей заметил все-таки эти явные улики его грехов и почему он сам вовремя не обратил на это внимание? И решил завтра же обо всем случившемся обстоятельно потолковать и с Ульянкой, и с ее братом.
Нивхи лежали на своих обычных местах на полу комнаты. Они тоже долго не могли уснуть — шептались и шептались в темноте. О чем? Вот что тревожило Ивана!
Утром его разбудил Ерофей. На столе уже дымились, испуская тонкий аромат цветов, две чашки чая. Рядом лежала вяленая рыба и куски тонко нарезанной оленины.
— А где Ульянка? — Иван протер глаза.
— Улянки нет, — ответил Ерофей и, не дожидаясь логического вопроса, объяснил: — Улянка тайга. — Он махнул рукой на окно и добавил: — Так надо…
Директору леспромхоза нравился упорный, трудолюбивый нивх, которого он все же зачислил в разнорабочие с небольшой заработной платой и даже выделил ему в бараке отдельную комнатушку, пусть еще меньшую, чем у Ивана, но все же это было настоящее для Ерофея жилье, чему он радовался больше, чем зарплате. Одно лишь потребовал Перетятько от Ерофея: осваивать автомобиль. Управлять машиной нивх уже умел, но ее надо было уметь еще обслуживать, хотя бы на элементарном уровне.
— А в остальном, хай будэ грэчка! — усмехнулся директор, чем привел в большое смущение Ерофея, для которого смысл этих слов был недосягаем.
Расстались Иван и Ерофей по-дружески, даже загрустили: привыкли друг к другу. Подхватив мешок на плечо, нивх без лишних слов закрыл за собой дверь, после чего Званцов вновь почувствовал невыносимое одиночество. Особенно его тревожило исчезновение Ульянки, которая больше так и не появилась в поселке. Преодолевая на грузовике с лесом колдобистые дороги, размытые дождями, Иван за каждым поворотом ожидал, что вот-вот из-за деревьев покажется знакомая фигурка и Ульянка, радостно вскинув вверх руки, кинется ему навстречу. Но ее не было. Не вытерпев больше мучений, Иван заговорил о девушке с Ерофеем на работе.
— Когда же вернется Ульянка?
— Моя не знает, — уклончиво ответил Ерофей и отвернулся, давая понять, что разговор на эту тему раз и навсегда окончен.
И тогда Званцов решил выложить последние козыри, заявил, что немедленно женится на Ульянке, как только она вернется в поселок.
— Моя не знает, — опять услышал он все тот же ответ Ерофея.
Безразличие нивха к тому, что ему сообщили, просто поразило Ивана, ожидавшего увидеть радость на непроницаемом лице азиата. Лишь неделю спустя Ерофей сам остановил Ивана и сказал, глядя куда-то в сторону:
— Улянка… твоя жена… не будет…
— Но почему?!
— Шамана сказал: Улянка твоя жена, нивхов мало будет… Моя шаман — умный человек!
У Ивана зачесались кулаки: так хотелось ими отдубасить этого умного человека! Будучи по воспитанию, особенно на флоте, атеистом, Званцов не верил в потусторонние силы, а уж тем более разным колдунам и шаманам. Потом Иван и Ерофей стали видеться все реже и реже, а вскоре нивх и вовсе исчез.
— Где он пропал? — удивлялся Перетятько. — Вот и доверь такому автомобиль!.. Не зря говорят: охота пуще неволи… Это же он, озорник, опять пушного зверя промышляет…
Но Званцов лишь пожимал плечами. Слова нивха, когда он вернулся из тайги последний раз, о том, что «юрта… тайга… хорошо», не выходили из его головы. Видимо, любовь к технике у охотника и рыбака прошла так же быстро, как и возникла: одно дело дышать парами бензина, а другое — чистым сосновым и кедровым воздухом. Порой и самому Ивану хотелось все бросить, уйти в тайгу, найти Ульянку и жить с нею в юрте, приняв обычаи и традиции этого маленького, честного и добродушного народа.
Чтобы как-то побороть чувство тоски и одиночества, в воскресенье Иван ушел на речку. Закидывал удочку, но рыба почему-то не клевала, да ему это было и безразлично. Хотелось просто сидеть на берегу, слушать журчанье воды на каменистом мелководье, наблюдать за танцами голубых стрекоз и не думать ни о чем. К полудню становилось все жарче, Иван спрятался под крону неизвестного ему дерева, наслаждаясь спокойствием, а на западе страны под грохот снарядов и бомб начиналось утро двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года.
II
О начале войны с Германией в Нагорном стало известно в воскресенье в полдень. И уже на следующий день начался призыв в армию. Но еще утром отцы с руганью и угрозой дать ремня, а матери с плачем и испугом вылавливали на дорогах в Красноконск своих сыновей — мальчишек-подростков, которые в едином порыве бежали в райвоенкомат записываться добровольцами на фронт. Родители всерьез думали, что как только их
