Обагренная кровью - Николай Ильинский

Все дружно рассмеялись.

— Ну, куда его приписать, ума не приложу, — разводил руками сидящий за столом военкомовский разводящий.

— В обоз! — посоветовал кто-то из военкомовцев.

— И то верно… С волами он на «ты», пусть побудет обозником… Видать, глухой, как пробка…

Так Федул Кряков стал красноармейцем. Он крепко держал свою сумку, все время ощупывая ее: не спер ли кто харчи? А Александра направили в действующую воинскую часть: под Смоленск, на всякий случай подсказали ему.

— Хотя тебя бы лучше в военную школу направить… Образование подходящее. — Военкомовский развел руками. — Но обстоятельства требуют!

Сразу же на добрую сотню мужского населения опустело Нагорное. В селе стало тихо и печально. Не унывал лишь Степка Харыбин. С детства он мечтал научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте и откровенно завидовал Митьке, гармонисту от Бога. Но в том-то и дело, что Степка был музыкантом от дьявола, совершенно лишенный хоть какого-то музыкального слуха. Старую балалайку-то он приобрел, а как лады на ней нажимать, не мог в толк взять, все-то три струны, не настроенные совершенно, никак не подчинялись его коротким пальцам. Ушел подальше от всех, чтобы не смеялись, сел под изгородью сада Власьевны и стал бренчать. Ему очень хотелось научиться играть мелодию любимой песни про варяга. Струны балалайки звенели, но каждая по-своему, и получалась какофония.

— Ирод! — вдруг услышал он хрипловатый голос старухи из сада. — Мужиков на войну посылают, бабы голосят, а ты на балабайке бренчишь. … Пропасти на тебя нету!.. Веселишься!..

— Да что ты, бабка! Где же я веселюсь? Хочу жалобную мелодию подобрать, чтобы она была как раз по поводу ушедших на фронт, а ты ругать скорее… Какая несознательная!.. Темнота-а!.. Кинь мне лучше яблочко, вон… белого налива…

Власьевна, кряхтя и недовольно бормоча что-то, нагнулась, опираясь на палку, и долго собирала упавшие на землю яблоки. Накидав их в завеску, подошла к забору и стала угощать Степку.

— На, Ирод, жуй…

Степка, надкусив одно яблоко, тут же выплюнул откушенное.

— Ты что, старая, червяками меня потчуешь? А?

— Тот не червяк, что ты ешь, а червяк тот, что человека точит… О, Господи, Царица Небесная! — И Власьевна стала креститься, подняв загорелое и обветренное лицо к небу. — Помилуй и сохрани всех, кто пошел на войну. — А потом опять обернулась к Степке и сказала: — Не все же червивые яблоки, что подобрала, есть и хорошие, просто ветром их сдуло с веточек… Анады ночью ветер сильный был… Спать не давал…

— Жадная ты, Власьевна, вот что. — Степка стал выбирать не поврежденные насекомыми яблоки. — Такая жадная — свет не видел! — Он покрутил головой.

— Ладно уж, а сам какой — Ирод!..

— Ирод царем был, Власьевна!

— Тьфу! Чур, меня, чур! — стала креститься Власьевна. — Ирод — и царь?!

— Ты что, молитву «Символ веры» не знаешь?… Я же говою — тьма!

— Помню, — возразила Власьевна, — в молитве сказано… — Она задумалась. — Дай Бог памяти… Знала, а ты помешал. Постой, постой… Единосущна Отцу… Воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася… Распятога же при Понтийском Пилате и страдавша и погребена… И никакого Ирода!

— Был тогда в Иерусалиме царь Ирод, старая! — стоял на своем Степан. — Я историю учил, поняла?…

Недовольная и сердитая, Власьевна опять перекрестилась и, ковыляя, направилась к своей хате, а Степка, все же с аппетитом хрустя, продолжал обгрызать яблоки и, придерживая подмышкой непокорную балалайку, побрел не торопясь к реке по тропинке с густым и высоким чертополохом вдоль нее посмотреть, будет ли клев плотвы вечером. Он понимал в этом толк.

Побывала Евдокия в Выселках в дни, когда уходил на войну Илья Стратонович. Провожать строгого, но справедливого бригадира высыпало все население хутора. Обнимали напоследок, как родного, бабы завесками вытирали слезы на глазах, вспоминая о мужьях и сыновьях, которых раньше вызвали в военкомат и отправили неизвестно куда. А Илья Стратонович точно знал, что повезут его, соседа Макара Терентьевича Криулина и других с ними призванных в сторону Харькова.

— Если попаду в Харьков, — говорил он Дарье Петровне, — обязательно разыщу Валерку… Для этого случая, думаю, отпустят на часок-другой…

— Ты уж постарайся, Илюша, найди сыночка нашего, — плакала жена.

— А ты, племянница, — обратился к Евдокии, — переезжай к тетке, нечего в Нагорном одной куковать… А вдвоем вам легче будет… Жалко, Валерка из Харькова не вернулся, да, видать, не без причины, а то с ним вы горя бы не знали… Поживите вдвоем, это недолго, война скоро кончится, немца погонят, аж пятки сверкать будут!..

Евдокия обещала переехать на хутор, но переезд этот затягивался: не так просто было теперь уехать из колхоза.

— Прощевайте, — кланялся всем Макар Криулин, — а я с бригадиром и на войну пойду…

— Макарка, вы уж там держитесь с Илюхой, — слышались голоса из толпы. — Вдвоем-то оно веселей и на войне…

— Верно, верно!

— И возвращайтесь живыми!

— Убитыми на хуторе мы вас не примем, — попытался кто-то пошутить, но смеха не получилось, слишком тяжелым было прощание.

Не довелось Илье Стратоновичу найти сына в Харькове. Поезд миновал город ночью даже не останавливаясь и уже на полдороги от Полтавы к Киеву подвергся нападению с воздуха. Паровоз, словно задыхаясь от раскаленного воздуха, обильного и густого дыма, громко закашлялся и остановился, дал сигнал во всю свою железную мощь.

— Воздух! — пронеслось по вагонам, из которых выпрыгивали новобранцы, еще не обмундированные и не вооруженные. Разбегались в разные стороны. В небе кружились черные стервятники с белыми крестами на крыльях. Здесь Илья Стратонович впервые услышал ужасный, ноющий звук падающей бомбы, а затем прямо перед собой увидел широкий веер пламени, а потом почувствовал нестерпимую боль в груди… Он упал на взрытую и еще горячую землю лицом вверх, жадно хватая ртом воздух, которого ему стало остро не хватать. «Так быстро!» — успел подумать Илья Стратонович, прежде чем, как ему показалось, легко поднялся над землей и полетел…

— Илюха!.. Илья Стратонович! — громко закричал Макар Криулин. — Люди, бригадира моего убило! Как же это можно? Спасайте его, я не умею…

Подбежали, пригнувшись, санитары, осмотрели Илью Стратоновича, пощупали у него на шее пульс.

— Все, — беспомощно махнул один из них рукой, — отвоевался мужик, даже военной формы не пришлось ему надеть…

— Твой бригадир, говоришь? — глянул через очки другой санитар на Криулина.

— Мой, — вытирая картузом вспотевшее лицо, ответил Макар, — помоги похоронить его. — И закрыл убитому глаза.

Погибших хоронили в братской могиле, наспех вырытой после налета прямо там же, у железнодорожной ветки.

— Эх, бригадир, бригадир, — помогая копать могилу, повторял Макар. — Да рази ж можно так,