Причуды старика - Флойд Делл
М-р Уиндл иногда размышлял о том, на какие средства теперь живет Джо. Молодой человек признался ему, что пишет небольшие рассказы. Один был принят радикальным журналом «Массы», издаваемом в Нью-Йорке; печататься в нем считалось честью, но материальной выгоды от этого не было. Другой рассказ, посланный им в журнал «Художественное обозрение», ему вернули, причем редактор X. Л. Менкен написал дружеское письмо, которое должно было заменить чек молодому автору, нуждающемуся в поощрении. Конечно, жена нашла бы, что такая награда не может заменить недельный заработок, но м-ру Уиндлу эти соображения в голову не приходили. Сообщение, что Джо пишет рассказы, произвело на него глубокое впечатление. Он обнял молодого человека за плечи и растроганным голосом сказал: «Я знал, что вы будете писать!» — словно Джо уже добился успеха.
А Джо улыбнулся и подумал: «Все-таки, нашелся человек, который в меня верит!».
И тем не менее ему приятно было знать, что кто-то — хотя бы даже чудаковатый старый м-р Уиндл — не сомневается в его способностях. Человеку, в которого собственная жена не верит, трудно уверовать в себя.
Как-то вечером, после митинга, Джо против обыкновения не распрощался с м-ром Уиндлом на углу, у остановки трамвая, шедшего к Южному Парадизу. Вместо этого он повел м-ра Уиндла в другой конец города и остановился у подъезда около гастрономического магазина.
— Здесь я теперь живу, — сказал он. — Не хотите ли заглянуть ко мне?
М-р Уиндл поднялся вслед за ним по лестнице. Они остановились у двери под самой крышей, и Джо снял висевший над дверью ключ. Войдя, он зажег газ. Квартирка была крохотная: рабочая комната, кухня, спальная… М-р Уиндл опустился в ободранное глубокое кресло, отдышался после трудного подъема и посмотрел на книжные полки, на столик для пишущей машинки и японскую гравюру; потом взглянул на Джо, небрежно развалившегося на кушетке. Черные волосы спускались ему на лоб, в зубах он держал папиросу. М-р Уиндл подумал, что именно здесь, а не в бёнгало Джо находится у себя дома. Да, вот в такой комнате и должен был жить Джо! Но жена его… Где она? Не заметно, чтобы она принимала участие в устройстве этого жилища. М-р Уиндл с опаской посмотрел на закрытую дверь спальной.
— Веселенькая комната, не правда ли? — сказал Джо, затем, выпустив облако дыма, небрежно добавил: — Теперь мы с Китти живем на разных квартирах.
М-р Уиндл промолчал. Вскоре Джо встал и взял с полки маленький томик Шелли.
— Кажется, вы когда-то просили меня почитать вслух Шелли. Давно уже я никому не читал стихов, но сейчас мне хочется попробовать.
И он стал читать «Оду западному ветру»…
Потом захлопнул книгу и отложил ее в сторону.
— А сейчас у меня складывается в голове начало рассказа, о котором я все время думал, — сказал он, подходя к машинке…
М-р Уиндл ушел, погруженный в мечты.
3
В конце мая между отцом и Энн Элизабет состоялось временное примирение. Совершилось одно событие, которое показало отцу, что Энн Элизабет может к нему вернуться.
В предместьи Сан-Анджело был устроен огромный митинг, созванный одним из известных ревивалистов[3] Джимом Уэлчменом. Когда он выступал, стекалась десятитысячная толпа послушать то, что он называл «чистым евангелием». Энн Элизабет из любопытства пошла на митинг, а затем рассказала о нем отцу.
Ей удалось получить хорошее место в первых рядах. Видимо, Джим Уэлчмен привлекал толпу главным образом своими неистовыми ругательствами. Содержателей салунов он называл «вонючими хорьками», унитаристов — «порождением преисподней», атеистов — «грязными собаками», а ученых — «гремучими змеями». Скотами были, по его мнению, все, кто не верил в «чистое евангелие».
Таков был фейерверк его красноречия. Затем он перешел к описанию нескончаемых мучений грешников в аду и взывал к Христу, умоляя его немедленно сойти на землю. Энн Элизабет недоумевала: как могут такие примитивные средства оказывать воздействие на толпу? Однако результаты были налицо: люди один за другим подходили к длинным скамьям, стоявшим у трибуны и отведенным для раскаивающихся грешников, а Джим Уэлчмен в экстазе корчился и извивался на трибуне, восклицая: «Хвала господу!» «Возблагодарим бога за новообращенного!» «Приветствую тебя, брат!» «Ты жаждешь спасения, и у нас ты его обретешь!».
С любопытством осматриваясь по сторонам, Энн Элизабет заметила сидевшего по другую сторону прохода молодого человека приблизительно одних лет с ней, который, казалось, вел мучительную борьбу с самим собой. Вид у него был не глупый, неужели на него могла подействовать такая болтовня? Но его словно околдовали. Быть может, гимны начали оказывать гипнотическое действие, и воля ревивалиста подчиняла себе его волю. Он упорно боролся, но силы ему изменяли. Что-то древнее и варварское в этой оргии коснулось тайников его души…
Энн Элизабет почувствовала к нему жалость. Право же, он был слишком хорош для новообращенного. Почему не сидит она рядом с ним? Одно разумное слово рассеяло бы чары. Но она могла только следить беспомощно за его духовным падением. Невольно он привстал, потом взял себя в руки и снова опустился на скамью. Но это движение не ускользнуло от Джима Уэлчмена, который, указывая на него пальцем, крикнул:
— Ты! К тебе я обращаюсь! Ты хочешь притти, но что-то тебя удерживает. А я говорю, что удерживает тебя дьявол! Я тебя призываю, Христос тебя призывает, мать твоя тебя призывает! Не сопротивляйся! Иисус зовет тебя. Не противься ему, мальчик. Иди, говорю я тебе! Иди… мы ждем! Не медли! Встань! Подойди сюда!
Молодой человек привстал и с отчаянием осмотрелся по сторонам, словно взывал о помощи. Энн Элизабет пристально на него смотрела, и он встретил ее взгляд. Сказать ему она ничего не могла, но в этот момент ее осенило вдохновение: она подмигнула ему, подмигнула шутливо, насмешливо. Снова он сел на скамью. Навождение прошло! Он даже не слышал, что говорил ему ревивалист. Одна шутливая гримаска девушки вернула ему рассудок, а ревивалист обратил свое внимание на других слабовольных слушателей. Юноша с благодарностью посмотрел на Энн Элизабет, улыбнулся ей и покинул собрание, чтобы вернуться к цивилизации. Когда ревивалист в конце проповеди заговорил об Иисусе и американском флаге, Энн Элизабет тоже ушла с митинга… Джим Уэлчмен дал знак флейтисту сыграть «Звездами усеянное знамя» и крикнул:
— Пусть встанут все те, что хотят сражаться за Христа и родину!
Все встали. Больше им ничего не оставалось делать. На следующий день газеты будут трубить об этом митинге, как о триумфе патриотизма и евангелия. Энн Элизабет презрительно удалилась.
Дома
