Рассказы об эмоциях - Марина Львовна Степнова
«Ну что ты ревешь? Это просто машина. У нас с тобой тыща таких будет». – «Такой не-е-е-э-э-э-эт!»
Два года спустя Окрошка вышла из школы, которая все-таки нагнала нас, подлая, пырнула из-за угла, и угрюмо спросила, глядя в сторону, не спросила даже – сказала.
«Мы бедные, да?»
Что я могла ответить?
Теперь мы были бедные. Да.
Кризис 2018 года я кое-как проскочила – часть воющих с перепугу киношников, конечно, отпала, но я точно знала: они вернутся, надо просто потерпеть. Помада, презервативы и кино пережили даже Великую депрессию, обнищавшую деморализованную паству надо было кормить чем-то посытнее подорожавшего хлеба, так что буквально через несколько месяцев киномаховик заработал вновь. Эти месяцы мы продержались даже не на накопленном, а просто на неистраченном: привычка экономить, многолетняя, почти механическая, заставляла меня даже в тучные времена выбирать самые дешевые комнаты и самые неудобные рейсы.
Киношники и правда вернулись, почти все. Но курс упал – практически вдвое, и я не рискнула поднимать цену. Привычные ежемесячные тысячи евро ужались, как шерстяной свитер после стирки, превратились из источника, казавшегося неистощимым, в бюджет, с которым приходилось считаться. Который приходилось считать.
Мы стали меньше ездить. Реже. Окрошка освоила соседние детские площадки, стала забывать английские словечки, путать страны, в которых была. В новом мире это было неважно. Окрошкины ровесники хлестались великами и самокатами, игровыми приставками и дорогими развивашками. «Я в „Дерево сказок“ на ментальную арифметику хожу!» – «А мне папа жып купил на электромоторе!» Окрошкины рассказы про фьорды и живых всамделишных пингвинов выцветали, меркли перед чужими замками на Рождество и летними олинклюзивами. Она ничего не знала про отельные завтраки, бассейны и групповые трансферы. Модных игрушек у нее тоже не было.
Я думала, что это неважно, когда твоя игрушка – целый мир. Оказалось, это не так.
А потом меня в первый раз назвали на площадке – бабушка. «Это твоя бабушка, девочка? Где она тебе такую маечку замечательную купила?» Чужая мамаша, белобрысая, курчавая, молодая, наклонилась к Окрошке, приветливо осклабясь. Жопа лезла из ее спортивных штанов, как сырое тесто – со всех сторон. Окрошка зыркнула непонимающе, посторонилась. В Москве она все чаще сутулилась и стала ходить немного бочком – как краб.
«Оставьте ребенка в покое, эй вы. Я ее мать, вообще-то».
Мамаша заохала, извиняясь, она была современная, толерантная и политкорректная, училась в маге на дизайнера, вот теперь в академе из-за Антона, да, Антон? Ну ничего, на будущий год наш папа в академ пойдет, а мы с Антоном наконец доучимся. Вообще, он спокойный очень малыш, это потому что мы ему ничего вообще не запрещаем, ну вы сами понимаете, все эти стрессы, вот меня мама, например, в угол ставила по поводу и без, так я теперь ее к своему ребенку вообще не подпускаю.
Я молчала, смотрела, как ее дебильный Антон сосредоточенно жрет песок из песочницы, и тихо надеялась, что он подавится кошачьим дерьмом. И что Окрошка ничего не услышала. Ну или услышала, но не поняла. Не поверила, что это про меня.
Она и не поверила – ни в первый раз, ни во второй. Только в четвертый.
Нет, абсолютно ничего не помогло. Я купила модные джинсы, начала красить волосы, бегать по утрам и сбросила еще пять кило – до вызывающих пятидесяти пяти, о которых любая двадцатилетняя мамаша не смела и мечтать, все они были жирные, рыхлые, сырые, все не вылезали из смартфонов, все трещали, не затыкая намалеванные рты. Но мне все равно было сорок шесть. Потом стало сорок семь. И Окрошка пошла в школу. В самую обыкновенную, в соседнем дворе. На частную у меня уже не было денег.
И началось – все то же самое, незабытое, оказывается, просто заваленное грудами взрослых дней: линейки, завтраки, опоздания, нарастающий лязгающий визг, от которого хотелось заткнуть уши и присесть, как при бомбежке; ваш ребенок совершенно несамостоятельный, неуправляемый, невоспитанный, невыносимый, звоню сказать, что поставила ей очередную двойку, вы действительно сами собираете ей портфель?!
Да, блядь! Собираю! И буду собирать!
Конечно, я выдирала ее оттуда, когда могла, – по любым поводам и причинам. Писала записки, подделывала справки, отпрашивала, просто говорила утром: «А давай сегодня никуда не пойдем?» И мы не шли, шастали по квартире в пижамах, завтракали вчерашней пиццей, смотрели мультики, ржали, планировали, когда поедем снова и куда. Мы научились выбираться в коротенькие, как выдох, поездки на выходные – по далекой дуге огибая сусальные и засахаренные Суздали и Костромы. Мы открывали гугл-карты и выбирали самые смешные названия: Власиха, Михали, Зарудня, Медынь, Верея. Бутерброды, яблоки, резиновые сапоги, серое небо, нахлобученное на серые крыши, остов автостанции, разговоры с тетками то у колодца, то у колонки.
Знай и люби свой край.
Единственный плюс чертовой школы был в том, что она нас снова сблизила. До пандемии мы с Окрошкой снова были почти счастливы. Честное слово, почти.
– Можете назвать ключевой момент ваших отношений?
Никто не знал, что это растянется на столько лет. Навсегда.
Никто не знал, что домашнее обучение, о котором я так мечтала, превратится в дистанционку и даже само слово это, похожее на пленку, непроницаемую, скользкую, затянет мою и Окрошкину жизнь.
Появились десятки бухгалтерских программ, платных и бесплатных, вести ИП за сущие копейки был готов любой банк – только плати. Этого тоже никто не знал. Я уж точно. Киношников на моем попечении осталось пятеро – самых бестолковых пофигистов. Или самых добрых, я не знаю. Свести мои концы с концами они не могли. Я с огромным трудом («Вам сколько лет? О нет, извините, нам нужны молодые специалисты») нанялась бухгалтером в крупную фирму и целыми днями сидела за постаревшим ноутбуком, сгорбившись, спина спиной к Окрошке, которой для учебы ссудила планшет – немногим моложе ноутбука. Когда-то мы
