Книжная лавка фонарщика - Софи Остин
— «Дареному коню», — поправил Уильям.
— Ты явно не на ферме рос, — с помпой произнес Джек. — «Дерьмовому».
— Я с удовольствием пойду, — сказал Уильям. — Эвелин?
— Я не могу, — ответила она, потупив взгляд. — Я… я уже иду.
— С Натаниэлем? — спросил Уильям, внимательно изучая свои ногти.
— Нет, — строго ответила она, ловя взгляд Наоми. Возможно, она была права. Возможно, это действительно была ревность. — Натаниэля там не будет. Я иду со своей семьей.
— А, точно. С Натаниэлем ты идешь просто попить чаю.
— Что ж, в любом случае это чудесно! — вмешалась Наоми.
— Мы найдем там тебя, когда прибудем, — сказал Джек.
Уильям сделал кислую мину.
— Уверен, мы ее этим только смутим, — произнес он.
Эвелин нахмурилась:
— Нет, конечно вы меня не смутите. Я с радостью встречусь с вами. Я просто… — Она прочистила горло. — Просто моя мать не знает, что я работаю. И я бы хотела попытаться сохранить это в секрете и дальше.
Уильям поднял глаза:
— Ты так сильно этого стыдишься?
— Я не стыжусь, просто…
— Довольно, — прервал ее Уильям. — Хватит с меня на сегодня пустых отговорок.
Его слова ударили словно молотом; щеки Эвелин загорелись.
— Ну правда, Уильям! — воскликнула Наоми. — Не обязательно быть таким невоспитанным.
— Ничего, — сказала Эвелин, дотрагиваясь до ее руки. — Теперь, если вы меня извините, мне нужно в подвал: мистер Мортон поручил мне рисовать таблички с названиями отделов.
Спускаясь, Эвелин услышала, как Джек произнес:
— Дурак ты, Уильям Мортон. Набитый дурак.
Однако дурой себя чувствовала она.
Глава 36
Эвелин стала готовиться к возвращению отца с того самого момента, когда леди Вайолет рассказала ей, что он собирается продать Риккалл-холл. Она представляла себе, как она взойдет по узким деревянным ступеням в комнату, которую теперь с ним делила мать, и отчитает его так, словно ребенок здесь он, а не она.
Но когда возможность все ему высказать наконец представилась, он ее опередил: возвращаясь домой, она заметила в полукруглом окне своей комнаты его силуэт, и все отрепетированные реплики про грусть и отчаяние матери, про его обман вылетели у нее из головы, когда он произнес:
— Знаешь, мне всегда казалось, что чердак — это жилье для прислуги. А теперь ты спишь на чердаке. — Он покачал головой. — Дедушка Джордж был бы очень оскорблен.
В памяти Эвелин всплыл напыщенный портрет, который висел у них в Риккалл-холле в утренней столовой, и она сжала губы.
— Если вы думаете, что сможете надавить на жалость и вам все сойдет с рук, то вы ошибаетесь, — сказала она, дрожащими пальцами вынимая шпильки из шляпки. — Я говорила с леди Вайолет. Мне известно, что вы не планируете отыгрывать Риккалл-холл…
— Риккалл-холл не был проигран, — поспешил поправить ее отец. — Он просто был под вопросом, пока разрешалась ситуация с моим долгом. Теперь все позади.
— Я знаю о вашем намерении его продать, — продолжала Эвелин. — Так, может, расскажете наконец, почему вы врете маменьке?
Несколько секунд он молчал; и Эвелин слышала только стук собственного сердца, еще не успокоившегося после подъема по лестнице. Затем он повернулся, вздохнул и тяжело опустился на кровать — пружины под ним провисли так сильно, что казалось, они вот-вот соприкоснутся с полом.
— Ты невысокого мнения обо мне, Эвелин. Я это вижу. И могу понять почему. Уверен, с твоей стороны все выглядело так, словно я вас бросил…
— Вы и бросили, — перебила Эвелин, шагая из одного конца комнаты, где стоял комод, в другой, к кувшину и тазу для умывания. — В какую обертку это ни заверни, факт остается фактом.
— Я вас не бросал, — настаивал отец. — В Лондон я уехал ради нашей семьи, ради нашего будущего, и цель моя все еще не изменилась.
— Но для ее достижения нужно продать Риккалл-холл.
— Продать землю, на которой он стоит, да. Но одно из условий сделки — пожизненный для вас с матерью договор аренды.
Эвелин остановилась и посмотрела на него:
— А для вас? Вы ведь тоже будете в нем жить? Или вы планируете вернуться в Лондон?
Он слабо улыбнулся, избегая ее взгляда.
— Ты думаешь, мне правда хотелось торчать в Лондоне и разбираться с провалившимся вложением, а не проводить время дома, с семьей?
— Да, — ответила Эвелин, снова принявшись шагать. — Иначе вы заезжали бы навещать нас или хотя бы писали нам.
— Я писал.
— Матери! Мне вы не написали ни слова.
— Потому что ты злилась на меня, Эвелин. За миллион причин, и мне казалось…
— Не за миллион причин, а за несколько. В основном за то, что вы уехали в Лондон, уволили почти весь персонал и перестали писать нам.
— Все это я сделал во благо семьи.
Она обвела взглядом его помятую рубашку, его неуложенные каштановые волосы, завивающиеся колечками у торчащих ушей. Как же много она хотела ему сказать — сколько всего накопилось за эти два года, но теперь… Теперь, глубоко вдохнув, она поняла, что вес этих слов был для нее неподъемен.
— Мать знает про условия сделки? — спросила Эвелин. — Знает, что владеть Риккалл-холлом мы больше не будем? Что будем его арендовать?
Она видела, как с кончика его языка уже готова была сорваться ложь. Заметила, как приподнялись его брови. Но он вздохнул и сказал:
— Нет, Эвелин. Она не знает. И я бы предпочел, чтобы так оно и оставалось.
— Мама заслуживает правды.
— Она заслуживает хорошего отношения, — ответил Джон, обхватывая руками голову. — Она заслуживает гораздо лучшего, чем я ей дал. Чем могу дать ей сейчас. Но я хотя бы могу уберечь ее от всей правды. Уберечь от стыда. Герцог не раскроет условий соглашения — это была часть нашей сделки. — Он горько усмехнулся. — И его молчание — одна из причин, почему Риккалл-холл он получит за преступно низкую цену.
Эвелин стиснула зубы. Интересно, а молчание леди Вайолет тоже входит в условия сделки? Эта женщина разносит сплетни, как торговка на рынке.
— Знаете, папа, у меня есть подруга, которая думает, что ложь бывает во благо, — сказала она. — И мне кажется, вы как раз пытаетесь меня сейчас убедить, что выбираете именно такую ложь. Но как мне это видится, никакого блага в ней нет. Нет блага в том, чтобы морочить маменьке голову. Нет блага в том, чтобы просить ее снова
