Книжная лавка фонарщика - Софи Остин

— А мы — нет?

Он посмотрел на нее, и она почувствовала, как по венам спускается жгучая жидкость, как розовеют щеки и как по телу расходится тепло.

— Мне надо идти, — нехотя сказала она.

— Хорошему виски нельзя пропадать, — произнес Уильям, показывая на свой еще полный стакан. — И пить одному тоскливо. Всего полчаса, не больше.

Она склонила голову в знак согласия. И правда, зачем куда-то идти, если ей здесь так хорошо, так спокойно? Пусть вечернее солнце и дальше стучится в дверь.

Уильям, сжимая в руках стакан, наклонился над прилавком. Стоило ей чуть-чуть подвинуться — и их руки и плечи соприкоснулись бы, как в тот вечер на мосту. Но она только вновь поднесла стакан к губам, удивляясь, как изменился вкус: жгучая крепость уступила место сладковато-дымному послевкусию.

— Знаешь, — тихо сказала она, — я считаю, ты прав. Раньше я действительно не знала цену деньгам, тогда, когда они у нас были. Но теперь знаю. И все время размышляю о том, как бездумно мы их тратили, и это… — Она напряженно выдохнула. — Это ужасно меня злит.

— Не нужно злиться на себя. Ты ведь не знала, что может быть по-другому.

Эвелин подняла брови, как бы говоря: «Лучше от этого не становится».

— Ты жалеешь о том, что случилось? — спросил Уильям, глядя не на нее, а на свой стакан. — С твоей семьей. С отцом.

— Конечно жалею. Если бы я могла что-то в той ситуации решать, что-то контролировать…

Он выпрямился и повернулся, опершись спиной о стол.

— То есть свою теперешнюю жизнь ты бы не выбрала? Не стала бы работать в книжном магазине с мужчиной, который ходит в одних штанах уже лет пять?

Сначала Эвелин не поняла, почему эти слова так отозвались в ее памяти, а потом вспомнила:

— Значит, в то воскресенье ты так и остался стоять здесь! Я думала, ты ушел наверх.

Уильям пожал плечами.

— Уильям, — сказала Эвелин, — посмотри на меня.

Уильям не повернулся. Он лишь сделал еще глоток из стакана.

— Посмотри на меня.

На мгновение ей показалось, что он ее проигнорирует. Но он вздохнул, повернулся, и, когда он на нее посмотрел, во взгляде его темных глаз промелькнуло что-то, что ей не удалось прочитать.

— Я бы не выбрала то, что случилось с моей матерью, — сказала она. — Но здесь мне очень нравится. Нравится здесь работать. Нравится приходить сюда каждый день и знать, что из денег, которые к концу недели лежат у меня в кармане, я заработала каждое пенни.

— А меня? — полушепотом спросил он. — Меня бы ты выбрала?

Ее сердце забилось быстрее.

— Я сказала тебе правду, Уильям. Тот вечер для меня что-то значил.

Она посмотрела на него, на созвездие веснушек, которые тянулись от уголков глаз до самых скул. Он был красив — даже в помятой рубашке, даже с блестящими от жары волосами. Он сглотнул, и кожа на его шее дрогнула.

Он снова склонился над столом, еще сильнее сжимая стакан.

— Эвелин… когда я узнал, что этот человек хочет снова с тобой увидеться… тот же человек, что сидел там и смотрел, как ты плачешь, и ничего не делал, только смущался и озирался по сторонам… — Он снова сглотнул и отвернулся. Эвелин услышала стук собственного сердца в висках. — Мне захотелось его убить, Эвелин. Захотелось причинить ему боль — за то, что он сделал. Это не похоже на меня, я не такой человек. А когда ты потом сказала, что согласна с ним снова встретиться, это было, как будто… как будто мне сжали тисками грудь, я не мог дышать. — Его темные глаза поймали ее взгляд, ища ответа. — К коллегам такие чувства не испытывают, Эвелин. И даже к друзьям. Я думаю, что я испытал это, потому то ты для меня важна. Стала важна. И я не хочу видеть, как кто-то причиняет тебе боль.

Он протянул руку вперед ровно настолько, чтобы она соприкоснулась с ее рукой. Эвелин ощутила тепло его кожи — и на мгновение магазин словно перестал существовать. Остался только Уильям, его дрожащая улыбка и ее бешеный пульс в кончиках пальцев.

— Это все виски, — громко произнес он, качая головой.

— Нет, — сказала она, кладя руку ему на запястье. — Я бы выбрала тебя, Уильям. Не как коллегу и не как друга, а как… — Она сглотнула, не слыша уже ничего, кроме биения собственного сердца. — Как нас.

— Эвелин… — Его слова растворились в нежном выдохе, когда он, склонившись, обратил разделявший их солнечный луч в тень. Его лоб коснулся ее лба, и она почувствовала, как его темные локоны щекочут ей щеку, как по шее струится его прохладное дыхание — и внутри у нее что-то затеплилось. — Не говори так.

— Почему? — В груди у нее щемило так, что перехватывало дыхание. Одно движение — и их губы соприкоснулись бы в поцелуе. — Это правда.

— Тебе не следует.

— Следует, — ответила она и прижалась губами к его губам.

Его глаза расширились от удивления, и на секунду ей показалось, что она совершила ошибку, что он ее оттолкнет, — но тут он закрыл глаза и, обняв ее за талию и притянув к себе, ответил на поцелуй.

Его губы были нежны как шелк. Он провел рукой по ее шее, и она поняла: он чувствует, как бешено стучит ее пульс, как яростно колотится сердце, готовое вырваться из грудной клетки.

Но тут Уильям отпрянул.

— Эвелин, постой, — сказал он голосом, в котором слышалась нотка поражения. В его движениях теперь была какая-то дрожь, волнение, которого она не замечала в нем раньше. — Ты пьяна.

— Я не пьяна, — возразила Эвелин, чувствуя, как щеки заливает румянец.

— Ты сказала, что выбрала бы меня, — тихо произнес он, — но ты не знаешь, что бы ты выбрала.

— Это не правда. — Она встала и взялась пальцами за край стола, сжав его так сильно, что побледнели костяшки. — Я знаю тебя, Уильям Мортон.

— Нет, — ответил он, потупив глаза. — Тем более ты выпила. Мы сейчас не можем мыслить ясно. Ты сейчас, очевидно, не можешь мыслить ясно.

— Но, Уильям, это я тебя поцеловала. — Она хотела произнести это решительно, твердо, но ее голос опустился до шепота, а язык не слушался. — Я сказала тебе…

— Просто иди, хорошо?

Она открыла рот и тут же закрыла. Все слова на кончике языка обратились в пепел. Она вышла из-за прилавка и сняла с вешалки пиджак и шляпу. Ей захотелось уйти, даже не обернувшись, но она не смогла. Она