Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

– Не понимаю. Даже если какие-то люди убивают друг друга, я-то тут при чем?

– Марине, прекрати и послушай, что говорит Лавиния, – вмешалась Патриция. – Она права: отсюда до школы слишком далеко, чтобы ездить одной. Попроси Аду возить тебя.

Какое-то время Маринелле удавалось выкручиваться, врать, что мать Розарии каждый день подвозит ее домой, но потом бывшего премьер-министра Моро нашли мертвым, и теперь Лавиния держала ухо востро. В тот же день, как будто этого было мало, убили Пеппино Импастато[47]; на это Лавиния заявила, что погибнуть в один день с Моро – двойное невезение.

Маринелла терпеть не могла, когда Ада отвозила ее в школу. С утра дядина подружка забрасывала ее вопросами, а Маринелла терпеть не могла людей, которые много говорят до завтрака. В обед Ада включала радио в машине на всю громкость и требовала подпевать вместе с ней. Хорошо еще, что Маринелле нравилась эта музыка: с Бобом Диланом, Кейт Буш и Дэвидом Боуи она могла наконец-то отдохнуть от нытья Хулио Иглесиаса, которого слушала Лавиния, и печальных авторов-исполнителей, которые нравились Патриции. Маринелла старалась быть благодарной, она прекрасно понимала, что дядя Фернандо помогает им, а в том, что дела так плохи, виноваты не они, а Санти Маравилья, синьора Каролина и этот проклятый Валентино Бранкафорте. Но она не понимала, почему Патриция не может со всем разобраться, ведь сестра всегда находила выход, она не сломалась, когда ее отдали в пансион или когда Санти Маравилья избил ее до полусмерти. А теперь казалось, что ее интересуют только прогулки с Козимо Пассалаквой. Они болтали обо всяких глупостях, а после Козимо привозил Патрицию к дому дяди Фернандо, день ото дня все позже, и они еще с час целовались и вздыхали, сидя на его «Веспе». Глядя на них с балкона, Маринелла едва сдерживала тошноту. Ее ревность к Козимо Пассалакве, занимавшему то немногое свободное время, которое оставалось у Патриции, постепенно переросла в острую неприязнь: она не могла понять, почему сестра, такая гордая, спуталась с этим уродом. Однажды она спросила об этом у нее самой, и Патриция ответила, что Козимо – хороший человек, а это самое главное.

– Что значит – хороший, чем он хорош?

– Это значит, что он добрый, Марине, и хорошо ко мне относится. Даже мамушка говорила, что добрые мужчины – на вес золота.

Маринелла не помнила, чтобы бабушка говорила такое; вероятно, не помнила и Лавиния – у нее вкус по части мужчин был еще хуже. Брехня, что она ходила за покупками на рынок на улице Бираго, рядом с вокзалом; она продолжала таскаться в супермаркет «Джолли», надеясь встретить Пеппино Инкаммизу – Маринелла находила чеки на дне пакетов, когда разбирала фрукты. А порой Лавиния говорила, что идет есть мороженое с Эрсилией и Джованной, хотя Маринелла знала, что они больше не общаются. Еще она знала, что сестра врет про вечерние смены в кинотеатре «Фьямма». Однажды днем она пошла с Розарией на «Лихорадку субботнего вечера», зная, что сестра сейчас на работе и не возьмет с них денег, но в кинотеатре ей сказали, что Лавиния поменялась сменами и ушла пораньше. Маринелла готова была руку дать на отсечение – Пеппино Инкаммиза точно знал, где она сейчас. Домой сестра пришла в форме, будто и впрямь работала допоздна, и заявила, что в кинотеатре показывали «Гонорар за предательство» с Нино Манфреди.

Однажды поздним утром в конце мая в приемной нотариуса Гаравальи зазвонил телефон, стоявший на столе у Патриции. На второй трели Патриция подняла трубку. Директор Ранца пригласил ее зайти к нему в кабинет в два часа дня, когда закончатся занятия, чтобы обсудить поведение Маринеллы Маравильи. Патриция потеряла половину дневного жалованья и, поговорив с директором, узнала, что профессор Бьянко застукала Маринеллу вместе с Розарией Петраццолой и Таней Вальо, когда они курили в женском туалете. Патриция сидела по эту сторону стола впервые со времен учебы в пансионе Святой Анастасии.

– Я вызвал вас, синьорина, потому что вы всегда отвечали за Маринеллу. Но в следующий раз я позвоню ее отцу.

– Следующего раза не будет. Я разберусь с сестрой.

Дело было не только в курении и неуважительном отношении к синьоре Бьянко: на Патрицию вывалили целый список проступков Маринеллы за текущий учебный год, включая ряд прогулов и плохо выполненных классных работ, на которых была подделана подпись Патриции. Этот обман, выговор директора и мысль о том, что в следующий раз дело дойдет до Санти Маравильи, вывели Патрицию из себя. Когда Маринелла вышла из школы, она стиснула руку сестры, будто клещами.

– Ай, ты делаешь мне больно. Зачем так сжимать?

– Мне и вправду стоит сделать тебе больно. Ты с ума сошла? Куришь? В школе?

– Ну и что? Здесь много кто курит.

Маринелла давно решила делать худшее, на что способна. Она считала, что имеет на это право, ведь сестры обращали на нее внимание только тогда, когда запрещали выходить из дома и указывали, как ей себя вести. Кроме того, все мужчины, которых она знала, курили, да и Ада тоже.

– Еще и пререкаешься со мной после всего, что натворила. – Патриция стояла посреди тротуара, испепеляя сестру взглядом. – Если мне еще раз позвонят из школы и расскажут, что ты учудила что-нибудь в этом духе, я запру тебя дома на месяц. Клянусь!

– Ты запрешь меня дома? – Маринелла разразилась хохотом, глядя так дерзко, словно напрашивалась на пощечину. – Да у нас даже дома нет!

Патриция сдержалась только потому, что мамушка говорила – нельзя поднимать руку на родную кровь. Однако она сильно дернула сестру.

– Послушай. Не смей так себя вести со мной, поняла? Я твоя старшая сестра, и ты должна делать то, что я говорю.

Глаза Патриции потемнели так, что стало страшно. Но воздух вокруг Маринеллы стал еще чернее.

– Отпусти, мне больно.

Змеючесть сидела в ней, как паразит, и она все чаще думала, что жить с сестрами отвратительно – просто тошно! – и что если бы она знала, как все обернется, то сто раз передумала бы и осталась дома с синьорой Каролиной. Если уж кому-то вздумается придираться к ней, так пусть это хотя бы будет чужой человек. Маринелла наградила Патрицию ледяным взглядом.

За ужином она, как обычно, отмалчивалась, и Патриция рассердилась еще сильнее, чем когда сестра ругалась. Но никто не спрашивал, что случилось. Ада не склонна была вмешиваться в таких случаях, а дядя Фернандо считал, что ссоры между женщинами все равно невозможно разрешить. Лавиния тоже не пыталась утешить одну из сестер и успокоить другую: этот дипломатический жест Патриция сочла бы трусостью, а Маринелла – личной обидой. В ту ночь, одну из многих, Маринелла укуталась своей змеючестью, словно пуховым одеялом, и уснула. На следующий день, когда Ада высадила ее перед дверями школы, она, вместо того чтобы войти внутрь, отправилась в долгий путь к Английскому саду. Там она посадила персиковую косточку в сырую землю и трижды прыгнула спиной вперед, держа ноги вместе и желая, чтобы произошло что-нибудь – пусть даже плохое, так и быть, – лишь бы убедить сестер съехать из дома дяди Фернандо.

20

Как отец

Бывали дни, когда Ада и носа не высовывала из дома, только по хозяйственной надобности. Она не гуляла с подругами, не ходила в кинотеатр, никогда не хотела полакомиться мороженым на набережной моря. Вообще ничего. По ее словам, дяде Фернандо было гораздо спокойнее, когда она дома.

– Он беспокоится обо мне, и не зря: каждый раз, когда я ухожу из дома, со мной случаются неприятности.

Но Маринелла не замечала, чтобы у Ады было так уж много неприятностей, когда девушка выходит из дома одна, – разве что купит не то мыло для посуды или забудет забрать рубашки из химчистки.

С другой стороны, однажды Ада сходила в хозяйственный магазин, чтобы купить нужную деталь, потом сама залезла под раковину и заменила ее.

– Если