Дом на полпути - Фине Гробёль

Некоторые диагнозы приводят к увеличению денежных пособий, некоторые психические расстройства считаются более тяжелыми, чем другие, когда речь заходит о возможностях трудоустройства. Сюда относятся шизофрения или шизотипия, пограничное и биполярное расстройства, а может, и другие, я уже не помню. Люди с расстройством пищевого поведения не получают повышенных выплат. Мне было стыдно возвращаться домой с пакетами продуктов, с диагнозами биполярного и пограничного расстройства и повышенным пособием, проходить мимо подростковой комнаты Эллен и ее инвалидного кресла; мимо ее жизни, которая в то время зависела от ничтожных запасов энергии, малейших движений. Она быстро переехала в другой центр, где больше внимания уделялось расстройствам пищевого поведения и привычкам питания. Как будто для расстройств пищевого поведения всегда должно существовать свое отделение, так было в больнице. Мы сразу узнавали их: пациентов из павильона для сумасшедших детей. В молодежном отделении больницы у нас всех были очень разные диагнозы. Нас объединял возраст, и этого уже было достаточно, почти как и сейчас. Вместе в преследованиях, не важно – хронических или нет.

Взгляд у Сары отстраненный и тусклый, волосы длинные и спутанные. Мы обе сидим на диване в общей кухне, она старается занимать как можно меньше места, не то чтобы я занимала много, думаю, это просто привычка. Левая нога переброшена через правую, спина согнута, шея вытянута вперед, живот сильно висит, как будто она окончательно сдалась. Сара щелкает по пятничной программе передач, беспокойно, нерешительно, я же больше не смотрю на экран, а только на ее руки, которые нежно держат пульт дистанционного управления. Рука опустилась, большой палец присоединился к остальным. «Ты уже смотрела?» – спрашивает она. Да, я уже смотрела «Прерванную жизнь»: агрессивная и заботливая дружба Анджелины Джоли и Вайноны Райдер, этих красивых больных, густые волосы и гладкая кожа Бриттани Мерфи. «Как будто у булимичек бывают такие хорошие зубы», – замечает Сара, и на экране – Дейзи в постели с целой курицей-гриль и медвежонком, набитым снотворными, на ней голубоватая пушистая кофта. Я поднимаюсь и наполовину задергиваю занавеску, чтобы затенить полоску солнца на моей стороне. Сюзанна – главная героиня фильма, попавшая в больницу за распущенность и неуправляемость, она слишком легко отдает свое тело профессору в скучном буржуазном колледже, где учится. Она также проглатывает целую склянку таблеток от головной боли, и это становится последней каплей. «Психиатрия и экономика – разные вещи, срок пребывания Сюзанны не определен», – сообщает психиатр родителям Сюзанны, он спокоен и собран, в удобном коричневом костюме. Сара хватает подушку кончиками пальцев и бросает ее себе под шею. У Сюзанны – пограничное, как и у меня с Сарой, но между чем и чем она граничит, как спрашивает сама Сюзанна? «Это не редкость, особенно среди девушек», – психиатр сообщает диагноз плачущим родителям, и это приговор, почти наказание. «Прерванная жизнь» был традиционным пятничным фильмом в отделении детской и подростковой психиатрии, и я помню его так хорошо, будто мы никогда не смотрели ничего другого. Кадр с Сюзанной в ванне наводит меня на мысли о четырнадцатилетней Джейми, о Марте, долгое время находившейся в стационаре. Мы были полностью поглощены Сюзанной, Лизой, Дейзи, и у каждой из нас даже была своя любимица; мы курили одну сигарету за другой в десяти метрах друг от друга, таковы были правила в подростковом психиатрическом отделении; ходили в торговый центр и воровали стринги из H&M, если удавалось убежать; мы шлифовали ступни тупыми пилками для ног, по ночам молодой медперсонал подтыкал под нас утяжеленные одеяла в наших палатах, иногда мы убаюкивали себя собственными слезами, в другие дни наши повязки совпадали. «Что это за мир, – спрашивает старшая медсестра Сюзанну, окруженную в кадре бирюзовой плиткой. – Что за королевство». Сара подпирает подбородок левым коленом, сдвигает брови, локон волос выбивается и опускается к скуле. «Моя любимая сцена – когда они сбегают из учреждения, – она откусывает клочок кожи с нижней губы. – Если бы решала я, то на этом бы и закончился фильм».

cдерживание

Что-то голубое висит на стуле, свет падает на свободный конец, голубое тянется в мою сторону, открытое сияние, простое объятие. На полу разбросаны осколки стекла. Влажный пластиковый пакет крепко затянут ремнем – всего лишь попытка обмануть рефлексы выживания организма. Крови мало, немного рвоты в миске в цветочек. Моя обнаженная спина прижимается к холодной стене – шершавой и твердой, слои белой краски шелушатся и, кажется, вот-вот обрушатся. Мы сидим так уже долгое время, Томас и я, в полной тишине. На самом деле у Томаса сегодня выходной, но он все равно пришел, можно сказать, экстренный случай. Мне все труднее представлять себя вне комнаты. Он резко поднимается, словно может выйти из своего тела и как отдельная субстанция подхватить стакан с водой и принести его мне, а затем вернуться в оболочку, теперь уже остывшую. Я делаю несколько глотков и протягиваю стакан Томасу, который ставит его на пол рядом. Когда он дышит, его левая ноздря издает негромкий свист, дыхание снова успокаивается, грудная клетка теперь медленнее поднимается и опускается. Одежда Томаса покрыта пятнами черной и белой краски, меня вдруг охватывает чувство жгучего стыда: он мог бы закончить красить свою гостиную, она могла бы быть белой. Он мог бы наслаждаться выходным, но я не понимаю как.

Важно, чтобы молодой взрослый был в состоянии самостоятельно справляться и за пределами больницы. Это не означает, что подростка нельзя изредка госпитализировать, в особых случаях и на короткое время, но в первую очередь важно, чтобы в ходе лечения на шестом этаже подросток не удалялся слишком надолго от персонала и привычного распорядка. В последнее время это не выходит у нас из головы: Лассе госпитализировали трижды менее чем за месяц. Мы все думаем об этом и знаем, что мы все думаем об этом, но ничего не говорим друг другу.

Лассе возвращается из магазина с Ларсом, я вижу их со своего места на солнце, откуда я обычно наблюдаю. Лассе сегодня вернулся в центр – на шестой этаж, это заметно по его рукам и взгляду – тусклому, беспокойному, изнеможенному. Медленно он опустошает тележку и выкладывает продукты для ужина на кухонный стол, остальное – на полки или в холодильник. В меню – вегетарианские фрикадельки и салат из кускуса, явно не выбор Лассе, но не думаю, что ему есть до этого дело. Со своего места на солнце я вижу, как Лассе рубит большую луковицу, всю в шелухе; ему трудно нарезать ее так тонко и мелко, как написано в рецепте, Ларс это замечает, и Лассе приходится начинать все заново, отделяя светло-коричневую шелуху от лука: вот как можно убивать время, вот как может выглядеть неэффективность, вот как можно вести тихую борьбу. Пока он нагревает масло на сковороде, я вижу, как его руки больше не подчиняются химии – игра нервов без правил, неукротимая тряска так хорошо мне знакомы; такими руками нелегко готовить, нелегко; «прошлое – это не более чем просто свет», гласит открытка над кроватью Лассе, это единственное, что висит на его стене, и, когда нарезанный лук отправляется на сковороду, горячее масло шипит.

Свою первую госпитализацию я не помню, но помню свою первую койку в коридоре неотложки в больнице Биспебьерг. У входа свет был резким, ярким, но в самом отделении его гасили в одиннадцать часов, и становилось удивительно тихо. Какого-то пациента вывели покурить, была, наверное, половина второго ночи. Для меня подготовили койку и рядом с ней поставили ширму – как границу личного пространства. Ночной дежурный принес стакан воды и подоткнул одеяло мне под руки. Пепельно-синяя ткань, далеко не клинический запах. Где-то почти бесшумно работало радио. Постоянный охранник у изножья кровати. Я чувствую себя в безопасности, совершенно без сил. Кто-то кричит. Когда я отворачивалась от стены, то в окнах, простиравшихся от пола до потолка, открывался вид на лужайку. Рождественская елка, хотя и не зима. Сдувшийся футбольный мяч. Пожелтевшая трава, несколько садовых стульев в разных местах.

Почему никто из нас не пьет сливовый сок? Не потому, что у нас мягкий и легкий стул, наоборот, в основном он твердый и упрямый, как непослушный ребенок.